Иван Бауков - Юность моего друга

Андрей пошел в райком партии.

Три года Андрей жил в общежитии техникума. Три года он ходил по улицам поселка, где его все знали, где всегда люди замечали его раньше, чем он замечал их, и кричали: «Привет, Андрей Петрович!», «Здравствуйте, Андрей Петрович!», «Далеко ли путь держите, Андрей Петрович?»

В поселке много было молодежи, и комсомольцы техникума часто работали на воскресниках, проводили свободное время вместе со всеми. За три года люди поселка хорошо узнали друг друга.

И вот всем этим людям будто ветер подул в лицо: при встрече с Андреем они нагибали голову и отворачивались.

Вскоре Андрей уже не старался поймать чей-нибудь взгляд и сказать «здравствуйте». Нагнув голову, он шел, также ничего не замечая, и только случайно у трамвайной остановки увидел шагавшего ему навстречу Колю Шатрова.

Как и подобает истинному другу, Коля не отвернулся от Андрея. В эту минуту Андрей даже забыл о своем несчастье. Взгляд его снова осветился, и он подошел к Коле.

Коля крепко пожал ему руку и сказал:

— Я тебе друг, Андрей, — ты всегда это помни. Я тебя никогда не брошу. Можешь к нам заходить, как и прежде.

Коля снова крепко пожал руку Андрею и исчез за углом барака. Андрей был ему благодарен.

Слова Коли приободрили Андрея, он уже выпрямившись вошел в райком.

В райкоме партии люди тоже делали вид, что они никогда не были знакомы с Андреем. А секретарша даже попросила Андрея подождать товарища Чмутова не около дверей кабинета, а в коридоре. Но это уже не удивило Андрея.

Наконец его пригласил секретарь райкома Чмутов. Он хорошо знал Андрея. Сколько раз вместе они сидели в президиуме торжественных собраний! Сколько раз Николай Гаврилович (тогда Андрей звал его Николаем Гавриловичем) просил Андрея прислать комсомольцев для ликвидации прорыва на том или ином участке строительства!

И вот Чмутов, выслушав Андрея, нажал кнопку и сказал вошедшей секретарше:

— Возьмите в райкоме комсомола дело Савельева.

Конечно, Николай Гаврилович не хотел этим обидеть Андрея или унизить. Таков был порядок: человек оклеветанный непременно превращается в «дело».

Но, к счастью, Андрей не был простым комсомольцем, и товарищ Чмутов, перелистав «дело», не мог ограничиться только тем, что было написано в «деле». В конце концов он вынужден был поднять голову и увидеть перед собой живого человека. А судьба живого человека не может не волновать партийного руководителя.

Поговорив с Андреем, Чмутов стал снова Николаем Гавриловичем, а Савельев — товарищем Андреем.

Прощаясь, Николай Гаврилович дал слово Андрею, что позвонит в техникум, и убедил Андрея в том, что дипломную работу надо доводить до конца.

«Есть правда на земле», — думал Андрей, выходя из кабинета секретаря райкома партии.

Но это было еще не все. Ему надо было еще жить десять, двадцать, тридцать дней, ловя «нечаянно» отворачивающиеся лица студентов.

И в эти тридцать дней Андрей понял, отчего у людей вместо жизнерадостной улыбки на лице внезапно появляется горькая усмешка.

«Радость моя, Андрей!

Мама такая чудная: она уже готовит мне приданое. А я краснею. Мне кажется, что мы счастливы с тобой и нам больше ничего не надо. Я знаю, что все, что готовит мама, нам необходимо, и все равно мне неудобно говорить с ней на эту тему. Все мне теперь кажется странным и смешным. Я порой себя не узнаю. Мне кажется, что я уже не такая, что я уже какая-то другая. Маша говорит, что это от счастья. Она так мне завидует. Она любит тебя уже за то, что я осталась прежней Любочкой. А ей, бедной, не повезло. Она тоже любила и говорит, что он тоже был очень хороший, но потом оказался, как все. Я бы его убила, а Маша уже смирилась. Она уже о себе не думает и сейчас живет моей радостью. Мне ее очень жалко, и мы с ней плачем вместе.

Светлоглазый мой Андрей, сегодня будет очень счастливый день. Он и начался прекрасно. В небе ни единого облачка. Под окном высокие заросли ночной фиалки, а из фиалок выглядывает Маша. Она думала, что я еще сплю. Но я все эти дни сплю очень плохо: жду твоего письма. Сегодня после обеда я его обязательно получу. Если бы ты знал, как я счастлива.

Целую тебя так, чтобы и ты был таким же счастливым, как я.

«Дорогой мой!

Я уже собралась с Машей идти за билетом, собрала вещи, хотела ехать к тебе и узнать, в чем дело. Но мама отговорила. Она говорит, что к тебе за это время могла приехать какая-нибудь девушка и потому ты забыл меня. Дорогой мой! Разве это возможно? Мама говорит, что девушки бывают очень нехорошие. Что все мужчины в отсутствие любимой могут пойти на все. И я раздумала ехать к тебе.

Андрей! Если это и так — все равно напиши мне. Напиши, и я приеду. Я тебе прощу все. Я люблю тебя по-прежнему. Я знаю, что к тебе ничего плохого не пристанет. Будет больно только мне одной. О, как я тебе верила!

Напиши! Я больше писать не буду.

«Здравствуйте, Андрей!

Извините, что вмешиваюсь в вашу жизнь. Но я вынуждена написать вам несколько слов, потому что речь идет о моем лучшем друге: я имею в виду Любу. Вы даже не представляете себе, в каком она сейчас состоянии. Она почти ничего не ест. Я пишу еще и потому, что она много хорошего рассказывала о вас. И я тоже верю, что вы хороший человек и напишете мне причину вашего молчания. Напишите мне хотя бы два слова. Почему вы изменили к ней свое отношение? Люба про это письмо ничего не знает.

И на эти письма ответа не было. В больших синих глазах Любы затаилась обида, и, несмотря на то, что эта обида была спрятана где-то далеко в глубине глаз, все равно она была видна каждому, кто замечал Любин взгляд хотя бы случайно. Рассудок подсказывал Любе, что писем от Андрея не будет, но сердце ни на минуту не переставало ждать. И мать и Мария не раз пытались убедить Любу, что этого человека надо выбросить из головы. Но Люба никак не могла с ними согласиться. Она придумывала сотни уважительных причин, которые могли бы оправдать его молчание, но ни одна из этих причин не казалась убедительной. В ее жизни это была первая незаслуженная обида, а как известно, с первой обидой тяжело примириться, не повидав человека, который нанес эту обиду.

Время шло медленно-медленно. Лето не хотело расставаться с июлем. Неотвязная мысль: «Что же могло случиться?..» — преследовала Любу.

Каждый новый день был так похож на вчерашний, что хотелось убежать куда-то далеко-далеко — и от Марии, и от сожалеющих взглядов мамы, и от этого неприятно-беззаботного смеха и крика молодежи, с утра до вечера пропадающей на берегах полудремлющего Донца. В первых числах августа, когда Люба уже почти привыкла равнодушно пропускать мимо себя почтальоншу, та вдруг окликнула ее. Все еще не веря своему счастью, Люба взяла письмо, увидела на конверте чужой почерк и, напрягая всю свою волю, чтобы не расплакаться, вскрыла письмо. В письме было всего несколько строк: