Николай Попов - Абанер

Молодежь недовольно загудела. При чем тут ячейка и учком? Сережа отказался от последнего слова, а Женька обиженно пробормотал: «Откуда я справку достану? У нас близко больницы нет…»

Когда суд удалился на совещание, зал наполнился разноголосым шумом.

— Исключат!

— Оставят!

— Спорим — исключат!..

И полз тихий шепот: «Знаете, как он ее назвал?..» «Из-за нее!» …«Да ну вас, такое слово революция выбросила!»

Чуткие уши Назара Назаровича уловили шепот. Его лицо вытянулось, беспокойно забегали маленькие глаза. Он отвел Клавдию Ивановну к окну и отчитал:

— Вы понимаете, о чем говорили? Хулиганок оправдывали! Вступился за правое дело!.. Хулиганы подрались, а вы правое дело выдумали. Теперь они носы позадерут!..

— Позвольте, позвольте!.. Я с этим никогда не соглашусь!..

Сережа, ожидая приговора, не смел тронуться с места. Он столько перестрадал, что все пережитое казалось ему тяжелым сном. На сон походило и это мучительное ожидание. Проснуться бы и — ничего этого нет… Пить! Как хочется пить! Но ребята допили последние капли из графина. Только бы один глоток воды!..

Клава заметила, с какой жадностью Сережа смотрит на стакан, принесла кружку воды, он выпил ее, не отрываясь, и чуть не задохнулся. Девочка презрительно поглядела на Женьку и тоже принесла ему воды.

Ярко вспыхнули лампы, Сережа зажмурился.

— Именем школьного городка Третьего Интернационала товарищеский дисциплинарный суд решил… Зорин — виновен… Новоселов — виновен. …Объявить Зорину и Новоселову общественное порицание, предупредить об исключении… — как во сне расслышал Сережа и понял, что страшный сон остался позади.

И словно из-под земли вырос сияющий Валька.

Утром Фима с трудом открыла дверь на крыльцо. Ай, сколько снегу навалило! Ночью разыгралась метель, но сейчас вьюга стихла, на улице было тихо и тепло. В предрассветных сумерках белели сугробы, черной стеной надвинулся бор, дыша прямым запахом смолы.

Проваливаясь по колено, девушка отгребла снег, сходила на ключ за водой, растопила печку. Надо было накормить больную. Фима сварила овсяную кашу, налила стакан молока и понесла завтрак за перегородку.

Неужели тетка умерла? Монашка лежала, вытянувшись, длинная, неподвижная, сухая. У больной перекосило рот, закрылся глаз, правая рука повисла плетью. Но здоровый глаз гневно косился, больная что-то промычала.

Фима вспомнила, наступил пост, тетка есть молоко не будет, и убрала стакан. Потом принялась кормить ее с ложечки и почти насильно заставила сделать несколько глотков. У старухи опять сердито замигал глаз, послышалось бессвязное мычание. Фима поняла — тетка просит оставить ее в покое.

Сейчас можно подумать о себе. Девушка печально поглядела на книги и тетради, бережно сложенные на полке. Нет, вторая ступень не для нее! Выучиться захотела, учительницей стать. Где уж ей, нищенке!

…Беднее ее матери — Натальи-бобылки в деревне не было. Сколько себя помнила Фима, своего хлеба хватало до ползимы. А потом мать надевала на девочку котомку с лямкой через плечо и, перекрестив, провожала в дорогу: «Иди, доченька, свет не без добрых людей».

Когда Фима подросла, бобылка отдала дочь в работницы к богатому мужику. Чего только не делала Фима у хозяина! И детей нянчила, и стирала, и полы мыла, и навоз возила. А случилось такое — одна дорога порченой девке — в монастырь.

Била земные поклоны молодая монашка о холодный церковный пол, обливалась слезами и молила бога: «Очисти меня от блудной скверны!..»

Но бог не внял мольбе грешной девушки, да и за тех, кто принял ангельский чин, не заступился. Когда распустили монастырь, Фима первый раз подумала: «А может, его, бога-то, нет совсем?» Но тут же испугалась греховной мысли и положила сорок поклонов перед иконой Магдалины, которая перед тем, как стать святой, тоже претерпела блуд.

Тетенька сперва близко подходить племяннице к охульникам из коммуны не разрешала, а потом смилостивилась и позволила поступить посудницей на кухню, но чтобы Фима уши затыкала куделькой и не слушала, о чем говорят безбожники.

Повариха была очень довольна старательной Фимой и однажды сказала:

— Чего бы тебе, Фимушка, не поступить во вторую ступень?

— Ой, что вы!.. — испугалась Фима.

— Подумай, девка, не мотай головой!

— Забыла я все. В четвертый класс ходила, да когда это было.

— Новая учительница, Клавдия Ивановна, тебя подготовить хочет. Сама насылалась. Подумай, милая, не все тебе при тетеньке быть.

Взяло Фиму сомнение. Не безбожница говорит, не коммунарка, а повариха Евдокия Романовна. Да как же это так?.. Пришел день, Клавдия Ивановна увела посудницу на квартиру и стала с ней заниматься.

И опять: «А может, его, бога-то, нет совсем?..»

Пересилила коммуна бога, поступила бывшая монашка во вторую ступень. Тетка открещивалась от племянницы и на глаза показываться не велела. Нечего делать, ушла Фима в общежитие.

Да надолго ли? Снова к тетеньке вернулась, как ее паралич расшиб. Не бросать же немощную. Значит, есть бог, и он Фиме учиться не велит.

В углу, в зелени фикусов и гераней, тихо посвистывала любимица Евникии желтая канарейка и беспомощно билась о решетку клетки.

— Не мечись, пичужка, у нас с тобой одна доля!.. — грустно сказала Фима и тихонько всплакнула.

За окном послышались шаги. Опять, наверно, старухи к тетеньке. Снова будут ахать, креститься, уговаривать Фиму звать попа соборовать болящую. Как они опротивели!..

Фима хотела запереть двери, но не успела. К изумлению девушки, в комнату вместо старух вошли Клавдия Ивановна, Мотя Некрасова, Клава, а за их спинами мелькнула веселая рожица Раи.

— Здравствуй, Фима, как живешь? — улыбаясь, сказала учительница и подала руку.

— Здравствуйте!.. — растерялась Фима. — Вы ко мне?..

— К кому же еще? — высунулась Рая. — По заданию ячейки и учкома.

— Пришли тебя в школу звать, — подтвердила Мотя.

Это было так неожиданно, что Фима не сразу поняла, о чем говорят Рая с Мотей.

— Так разве можно мне… теперь?..

— Почему же нет? — удивилась Клавдия Ивановна. — Да ты хоть пригласи гостей сесть. Садитесь, девушки, видите, наша Фима не в себе.

«Наша Фима!» Ее так обрадовало это «наша», что на глазах заблестели слезы. Она поспешно утерлась платком, бросилась подвигать стулья, вытащила из-за перегородки старое кресло, в которое важно уселась Рая и подмигнула.

— Я от этого сиденья хоть святости наберусь!

— Погоди, Рая, — остановила Клавдия Ивановна. — Сперва о деле. Ты правильно сделала, Фима, что не бросила тетку… Да, да, кто бы она ни была. А вот учебу не следовало бросать.

Фима слушала и чувствовала, как заново рождается жизнь. Какие они хорошие! И Клавдия Ивановна, и девочки, и ребята! Клава обняла ее за плечи: «Не печалься, не надо!»