Юрий Стрижевский - Повесть о мужестве

— Сережа у нас так теоретический курс называл, — пояснил Николай.

Аня живо представила себе Колиных луганских друзей: язвительного, флегматичного Сергея и подвижного, веселого Анатолия.

— А где они сейчас — Сережа, Толя?

— С Анатолием-то все благополучно, он по распределению в истребительную авиацию попал. А вот с Сергеем… — Глеб запнулся. — Жалко беднягу — отчислили его по летной неуспеваемости.

— Письмо прислал, — вмешался в разговор Евдоким. — На Дальнем Востоке на границе служит. После службы обратно к себе на шахту собирается.

— Да, теперь у них там дела настоящие, — мечтательно протянул Бычков; и трудно было понять, то ли он имел в виду непрекращающиеся конфликты на нашей дальневосточной границе, то ли развернувшееся на шахтах ударное изотовское движение.

— А по мне, так хороший шахтер во сто крат лучше, чем плохой летчик, — сказал Николай. — А жалеть тут некого и нечего.

Разговор перешел к международным делам, которые в то время волновали всех.

— Читали? — спросил Евдоким, доставая газету.

На первой странице был помещен портрет человека, к судьбе которого уже больше трех месяцев было приковано всеобщее внимание. Болгарский коммунист Георгий Димитров открыто вступил в поединок с судебной машиной германского рейха на позорно знаменитом Лейпцигском процессе о поджоге рейхстага. Нечеловеческая выдержка, сила воли и безусловная уверенность в правоте защищаемого дела позволили ему и его товарищам — Торглеру, Попову и Таневу — одержать победу в этой неравной борьбе. Фашистский суд вынужден был вынести им оправдательный приговор. Сегодня все газеты публиковали это сообщение.

Уже больше года советские люди каждое утро с тревогой разворачивали номера утренних газет. Над центральной Европой сгущались коричневые тучи. В январе к власти в Германии пришло фашистское правительство. Коммунистическая партия и все прогрессивные организации были разгромлены или ушли в подполье. Пролетарские антифашистские выступления в Австрии, Чехословакии и других странах подавлялись с невероятной жестокостью. Все больше и больше наглели германские фашистские заправилы. Порвав Версальский договор, Германия начала в массовом масштабе изготовлять наступательное оружие, в том числе бомбардировочную и истребительную авиацию. И наконец, чтобы окончательно разделаться с единственным ее последовательным врагом внутри страны — коммунистической партией, немецкие фашисты с помощью провокатора Ван-дер-Люббе организовали поджог рейхстага с целью свалить вину на коммунистов.

— Да, дал он им бой! — восторженно сказал Бычков о Димитрове.

— Конечно, — согласно кивнул головой Николай, — только решительный и окончательный бой с фашизмом, видимо, придется принимать нам с вами.

На другой день прибывших молодых пилотов приказом по бригаде назначили в эскадрильи. Гастелло направили в подразделение комэска Николая Ивановича Шведова.

Начались полеты по программе ввода в строй молодых летчиков. Николай попал к командиру отряда Борису Кузьмичу Токареву. Небольшого роста, плотный, с живыми серыми глазами, летчик Токарев пользовался в бригаде заслуженным уважением. Строгий до педантичности равно как к себе, так и к своим подчиненным, Борис Кузьмич летал мастерски — точно и аккуратно. Того же самого он добивался и от своих подопечных. Обладая большими теоретическими знаниями, прежде чем подниматься в воздух, он в классе отрабатывал с молодыми пилотами все элементы полета. Недаром его питомцы всегда получали лучшие оценки за технику пилотирования.

«Сильно тряхнуло, когда вираж заканчивали?» — бывало спросит он кого-нибудь из новеньких.

«Совсем не тряхнуло, товарищ командир», — бодро ответит тот.

«Значит, плохо вираж сделали. Учтите, в тихую погоду при завершении виража вас обязательно должно тряхнуть. Вы ведь попадете в свою собственную струю. А ну-ка попробуйте еще разок».

Пилот пробовал, и у него получалось. Человеку, мало знакомому с ним, Токарев мог показаться излишне требовательным и строгим. Таким он показался вначале и Николаю. Но впоследствии он много раз имел случай убедиться, что за требовательностью командира кроется огромная забота о благополучном исходе каждого полета, отличном выполнении каждого задания. Борис Кузьмич угадал в Николае недюженного пилота и продолжал летать с ним, передавая ему свой богатый опыт.

Самолет «Р-5», на котором Николай отрабатывал технику пилотирования, был надежной, послушной машиной. День за днем сдавал он на нем одно зачетное упражнение за другим. Пришло время сдавать зачет по комплексному упражнению. Николай долго готовился к нему, повторяя все элементы полета, изучал и запоминал ориентиры.

Вот в сторону уходят улицы и площади Ростова; под крылом нестерпимо яркой серебряной лентой сверкает Дон; две дороги — железная и шоссейная — тонкими черточками убегают к Новочеркасску. А вот и Константиновка — здесь поворотный пункт.

Все уверенней и уверенней летает Гастелло. Трудно словами передать ощущение летчика, когда приходит к нему спокойная уверенность в полете, когда ручка управления и педали становятся как бы продолжением его рук и ног. Плавным, еле заметным движениям его послушно подчиняется крылатая машина. Такое достигается только долгой, упорной тренировкой.

Поверяющим к Николаю назначили самого командира эскадрильи — Николая Ивановича Шведова.

— Отлично, Гастелло, молодец! — сказал он, когда Николай, с блеском выполнив всю программу, точно посадил машину.

После завершения программы Николая направили в экипаж «ТБ-3», где командиром был полный, краснощекий, жизнерадостный Георгий Николаевич Тупиков. Ни комплекция, ни веселый общительный нрав не мешали ему быть всегда подтянутым, строгим, требовательным командиром и отличным летчиком.

Снова у Николая начались дни серьезной учебы по программе переучивания. Помимо полетов в совершенно новых для него условиях, надо было досконально изучить материальную часть тяжелого многомоторного корабля, сдать добрый десяток зачетов: по теории полета, штурманскому делу, связи и многому-многому другому. Вечерами, когда на аэродроме умолкал гул моторов, Николай подолгу просиживал за схемами, учебниками и наставлениями, и только далеко за полночь гасла лампочка на его письменном столе.

Полет для Николая был естественным содержанием каждого летного дня. Он скучал, если хоть один день ему целиком приходилось провести на земле.

Аня же так и не могла привыкнуть равнодушно взирать на небо, если там находился ее Николай. До самого последнего дня сердце ее болезненно сжималось, когда она провожала мужа на аэродром. Трудная это вещь — научиться быть женой летчика, каждый день со страхом в сердце провожать любимого человека в полет. Пока с Николаем все благополучно, а вдруг?.. Постоянная тревога изматывает, а ты не можешь, не имеешь права ни в чем показать свое волнение. Внешне ты всегда должна быть спокойной и веселой; слезы при прощании могут выбить его из колеи, а перед полетом он должен быть совершенно спокоен. Улыбайся, Аня, если хочешь, чтобы с твоим Николаем ничего не случилось. Другое дело, когда ты остаешься одна — тогда можно и поплакать немного.