Раджаб Амонов - Весна в краю родников

Я в растерянности пожал плечами, а дядя подтолкнул меня к дверям:

— Ну, беги. Как только достанешь — сразу ко мне!

Я топтался у порога, стараясь сообразить, могу ли я что-нибудь сделать? Напильник вещь редкая, его не купишь и не выпросишь. В мастерской Фазила-плотника есть, я видел, но там он им самим нужен, они без него как без рук. Пилу развести, наткнувшееся на гвоздь долото выправить — как без напильника?

— Дядя, а что, если… — обернулся я к родственнику, — если бы вы сделали лезвие из обыкновенной стали? Это ведь тоже неплохо. Мне ничего другого и не надо…

— Нет-нет, — замахал руками дядя Мурод. — Поищи напильник. И бабушка твоя пусть поищет. Иди!

Невеселый ушел я домой. Хорошо было бы совсем выкинуть из головы мысль об обещанном подарке, но это у меня не получалось. Где только мог, я спрашивал, не найдется ли ненужный напильник? Но разве такие вещи валяются!

Когда становилось очень уж горестно, я бежал к дяде Муроду, подолгу сидел там, разглядывая всякие ножи и ножички и в глубине души, наверное, на что-то еще надеясь. Теперь я уже знал не только как делают ножи, но и разбирался в ценах. Самый нарядный, крепкий нож дядя продавал за пять рублей, простой уступал за два с полтиной или три, обыкновенный хозяйственный — за два рубля.

Маленькие ножички редко кто брал. А напрасно. Чем они плохи? Пусть маленькие, но ведь красивые и не очень дорогие — два-три рубля.

Один хорошо одетый человек купил именно такой. Мой дядя, как всегда, заломил сначала непомерную цену и начал расхваливать свой товар:

— Будьте справедливы, братец, вы поглядите, из какой стали лезвие! Бритва, да и только.

— Да я не себе покупаю, а сынку, — показал мужчина на мальчика моих лет, вертевшегося возле отца.

Неходовой товар дядя умел расхваливать здорово. Так и сейчас. А я слушал и поражался, как он может столь бесстыдно выдавать черное за белое. Разве не сам говорил он мне, что маленькие ножички никуда не годятся, они из дрянной стали… А теперь превозносит, обманывает покупателя! И старается продать ему как раз тот самый ножичек, который давно нравится мне, — с четырьмя звездочками на костяных щечках рукоятки.

Поторговавшись еще немного, покупатель вынул две хрустящих рублевки. И вручил покупку сыну. Мальчик, посматривая в мою сторону, играл ножичком, словно догадавшись, какой была моя заветная мечта. Наверное, он просто дразнил меня.

Горе мое от этого удвоилось. Я не сказал ни слова дяде и помчался домой.

— Что это с тобой? Ты чуть ли не в слезах, — встревожилась бабушка.

— Дядя Мурод врун, — сказал я ей.

— Могла ли я думать, что он окажется таким, — покраснела от возмущения и гнева бабушка. — Гореть бы ему в аду, подлому скряге! Да есть ли у него сердце? Кто его дергал за язык сказать мне: «Пришли Раджаббоя, я сделаю ему подарок!»

Она говорила про дядю Мурода гневные слова, а мне казалось, что эти ругательства исходят из моего сердца, отчего на душе становилось легче.

— Ладно, оча, успокойся, — сказал я. — Обойдусь я и без подарка!..

— Нет! — возразила бабушка и достала из-под стопы одеял чистую тряпицу с завернутыми в нее скудными своими сбережениями, протянула мне два рубля: — Отправляйся и, назло этому ничтожеству, этому скряге, купи себе ножичек. Хочешь — у него же купи, а хочешь — рядом, в соседней лавке, но так, чтобы он видел…

Деньги жгли мне руку. Мог ли я потратить на свою прихоть то, что доставалось бабушке с таким трудом?! Ведь она бережет каждый рубль для того, чтобы мы могли иметь кусок хлеба и кое-какую одежду.

— Бабушка, проживу я и без ножичка! — сказал я твердо и протянул ей деньги назад.

— Не упрямься… — оттолкнула она мою руку. — Делай то, что я тебе велела! Таких скупердяев, как твой дядя, да не проучить?!

Бабушка все равно настоит на своем, денег назад не возьмет, пока я не наведаюсь к торговым рядам. Я пошел, потолкался там, но ничего себе не купил. А вернувшись домой, объяснил бабушке, что подходящего ножичка нигде не увидел. Увижу — куплю.

Пристально поглядев на меня, бабушка велела:

— Ладно, держи деньги у себя.

— А вдруг потеряю? Спрячь у себя.

Она молча взяла эти два рубля и положила их под одеяла.

Со стороны мечети Вогат донесся, поплыл над кварталами голос муэдзина, призывающего к молитве. Моя бабушка отставила работу в сторону, взяла со стопы одеял два коврика. Один она расстелила на полу для себя, другой дала нашей гостье, тетушке Бибиойше.

Женщины стали лицом к закату солнца, воздели руки и зашевелили губами. Сколько раз я видел, как бабушка совершает намаз — молитву. Знаю каждое ее движение. Теперь я смотрю на тетушку Бибиойшу и вижу, что она делает то же самое: так же двигает плечами и головой, так же становится несколько раз на колени и припадает лбом к коврику, у нее так же открыты, но ничего не видят глаза.

Знаю я, что она, как и бабушка, ни с кем не заговорит, пока не закончится молитва и не будет сказано «амин». Вспыхни пожар — и то не поведет бровью.

Да, все они молятся одинаково, но у моей бабушки кое-что получается… по-своему! Я хочу сказать о количестве намазов. Я заметил, что бабушка иногда не соблюдает порядка. То есть она соблюдает его только тогда, когда у нас кто-нибудь гостит: тогда она в положенный час обязательно расстилает свой коврик. Как бы за компанию с гостьей.

Если же у нас никого нет, то бабушка не то что пять полагающихся намазов в сутки не совершает, но иногда даже не вспоминает о своем коврике.

— Бабушка, почему же это у тебя так получается? — спросил я у нее однажды и рассказал ей о своих наблюдениях.

— Все тебе нужно знать… — смутилась она, помолчала и объяснила: — Сам видишь, каково мне приходится. Иной раз вздохнуть ведь некогда. Одними молитвами сыт не будешь… Вот я и грешу, нарушаю долг рабы божьей.

— А когда у нас гости, ты с ними молишься!

— Иначе осудят. Да и уважение к гостям надо иметь, делать с ними то, что им угодно и приятно.

Мне было неловко, что она будто бы оправдывается передо мною, и поэтому я сказал:

— Молишься или не молишься — мне-то что? Я просто так спросил. А еще и подумал: не накажет ли тебя бог за то, что ты пропускаешь намаз?

— Да если и накажет, то безвинную. Разве не сам господь даровал мне такую беспросветную жизнь? Оставил бы он мне моего сына-богатыря, чтобы я могла не знать забот о хлебе, — может, я тоже чинно-исправно соблюдала бы намаз.

— Уразу [30] Ураза́ — пост. Во время уразы пищу принимают два раза в сутки: до восхода и после заката солнца. ведь соблюдаешь? — не унимался я.