Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

— Заказное, для твоей матери. Из Москвы!

Кто может нам писать из самой Москвы? Было уже темно и не видно, что написано на конверте. Я бросился домой.

— Тебе письмо, диса!

Она кинулась мне навстречу, протянув обе руки.

— Может, жив?.. — пролепетала она. — Читай, читай скорее!..

При свете коптилки я наконец разглядел конверт. На нем стоял наш адрес, имя, отчество и фамилия матери, выведенные хорошо знакомым мне с детства, крупным, ровным почерком.

— Читай, читай!.. — торопила диса.

— Это из Москвы, от папиного друга Благонравова, — сказал я.

— Ах вот от кого… А я уж думала… Ну, ну, читай, сынок.

«Уважаемая Нáго Мурáтовна! — писал Леонид Петрович. — И до меня дошла трагическая весть. Вместе с Вами я оплакиваю гибель незабвенного Кургоко Батыровича… Я обращаюсь к Вам с просьбой: разрешите мне взять Ахмеда в каны [5] Кáнами называются в Кабардино-Балкарии дети, взятые кем-либо на воспитание. . Он будет учиться в Москве, а когда получит высшее образование, вернется в Кабарду для завершения работы, которой Кургоко Батырович отдал так много сил».

У меня перехватило дыхание, слезы заволокли глаза.

Опустившись на стул, диса долго сидела молча. Ее лицо, освещенное колеблющимся пламенем коптилки, выражало мучительную внутреннюю борьбу. Это были и страх перед разлукой с единственным сыном, и чувство благодарности к другу мужа, не забывшему нас в такое тяжелое время.

А я стоял не шевелясь, держа в руках письмо, и с неизбывной тоской вспоминал счастливые дни.

Какую радость доставляло мне встречать нашего «наркомсвязя» и, перехватывая у него почту, самому нести ее отцу! Ему было приятно брать газеты и письма из моих рук.

— Молодец, сынок! — говорил он и подмигивал дисе: — Видишь, Наго, какой у нас помощник растет?

И диса тоже ласково улыбалась, забывая о том, что еще минуту назад журила меня за озорство.

А когда я вручал отцу конверт из Москвы, надписанный крупным прямым почерком, всякий раз получал от него гуфапшэ [6] Гуфáпшэ — подарок за сообщение приятной вести. — мелочь на сласти. Однажды я спросил у отца:

— Дóта, — этим ласковым уменьшительным именем я любил называть его, — почему ты одариваешь меня, когда получаешь эти письма?

— Они от моего московского друга, сынок. В них бывают очень важные для меня вести.

Отец рассказал, что он вместе со своим московским другом ищет и собирает сказки и предания, которые содержат драгоценные крупинки народной мудрости и подлинной поэзии.

— А теперь, — сказал отец, — мы хотим соединить их в одно блистающее ожерелье, в золотой венок — в книгу. Люди прочтут ее и узнают о жизни нашего народа, о его прошлом. Его мечты о будущем…

— Дота! — нетерпеливо воскликнул я. — А мне можно прибавить к вашим сказкам свои? Я ведь много их знаю…

— Конечно! Вот пойдешь в школу, научишься читать и писать по-русски, запишешь свои сказки и пошлешь их Леониду Петровичу.

— А почему Леониду Петровичу? Он кто?

— Наш родственник, сынок, — проникновенно сказал дота. — Наш ныбжэ́гу блáга — родственник по дружбе.

— А-а-а… — протянул я. — А я-то думал, что у нас в Москве настоящий, кровный родственник!

Увидев мое разочарование, отец поспешил разъяснить, что родство по дружбе — это особое, замечательное родство: здесь люди связаны между собой самым главным в жизни — общим трудом, общей борьбой.

— Крылья такого родства помогают человеку лететь и в грозу, и в бурю. Никогда не забывай этого, — закончил дота.

Тогда я, конечно, не понял всего значения его слов. Но не забыл их!

Диса подошла ко мне, погладила по голове и, тяжело вздохнув, тихо сказала:

— Может быть, Ахмед, я поступаю плохо, но не могу отпустить тебя.

Я и сам понимал, что без меня ей будет трудно, и не пытался возражать.

— Все еще война… — в раздумье продолжала мать. — А ты так далеко… в Москву… Нет, не могу, не могу, сынок!

А мне вдруг захотелось, ой как захотелось в Москву, к Леониду Петровичу, которого так уважал и любил мой отец, к нашему ныбжэгу блага, чьи письма доставляли когда-то столько радости отцу. Мне захотелось прокатиться в московском трамвае, побывать в знаменитом парке культуры, где, как рассказывал дота, такие диковинки, такие развлечения! Комната смеха, «чертово колесо», парашютная вышка…

Но я… я единственный в доме «носящий шапку» и не могу, не имею права уехать от дисы!..

Дрова на рынке стало сбывать труднее, наши заработки уменьшились. А вот на плетни спрос был большой, за них давали хорошую цену. И мы, ребята, принялись за новое дело под водительством Черного Коротыша — Эльдара.

В тот день мы отправились в лес, как всегда ранним утром. Работали без отдыха, но все равно не успели управиться. К вечеру наши плетни были готовы только наполовину. И мы решили заночевать в лесу. Выложив остатки своих чуреков и запивая сухой кукурузный хлеб холодной, родниковой водой, мы поужинали и легли спать, прижимаясь друг к другу.

Едва рассвело, Черный Коротыш закричал:

— Подъем! Считаю до десяти: кто не встанет — головой в родник!

Эльдар всегда исполнял свои угрозы, и, чтобы зря не рисковать, мы быстро повскакали и немедля принялись за работу. Промерзшие за ночь хворостины не слушались, ломались, выпячивались наружу. Но это не особенно огорчало нас: мы знали, что и на такие несовершенные плетни покупатели найдутся. Работали мы увлеченно, соревнуясь, и часам к одиннадцати утра каждый из нас закончил свой плетень. Отойдя в сторону, мы с видом знатоков осмотрели готовую продукцию. Не обошлось, конечно, без насмешек друг над другом, но, в общем, все были довольны.

Плести плетень — дело не мальчишеское, а мужское. И поскольку мы справились с ним, я готов уже был уверовать, что мы взрослые.

Подрубив концы прутьев и сложив готовые плетни на тачки, мы обвязали их веревками. Потом каждый впрягся в свою тачку, и мы гуськом потянулись по неровной, ухабистой дороге. Веревки натирали плечи, врезались в тело, а тут еще расщедрившееся весеннее солнце!.. Напрягая все силы, мы старались не отставать друг от друга. Ведь мы были мужчины!

На этот раз я вернулся домой с самым большим заработком — с целой тридцаткой!

В комнате у нас сидел Герандоко. После демобилизации он снова стал директором нашей школы.

— Получай, диса! — сказал я с особенной гордостью, несмотря на страшную усталость.

К моему удивлению, мама молча взяла деньги, положила их на стол… И вдруг плечи ее дрогнули. Опять получалось, будто я сделал что-то не то. Я бросился к ней:

— Что случилось, диса?

Вместо нее ответил Герандоко:

— Ничего не случилось. Но где ты пропадал двое суток, Ахмед?

«Ну, если из-за этого — не беда», — подумал я и со всеми подробностями принялся рассказывать, где был и что делал.