Владислав Бахревский - Ты плыви ко мне против течения

Ах, как они танцевали! Кружились, кружились и унеслись. Наверное, в космос. Ведь они были счастливы!

А в городе остался портрет Колючки. Один художник успел нарисовать ее на том празднике.

Иных перед портретом разбирает досада. Почему тайна не далась им, почему обошла? Из-за того, что они, умные люди, чертополох и бурьян стороной обходят? Из-за такой чепухи?

Вздор! Вздор!

А другие смотрят на портрет – и тайна нашей Колючки начинает светиться в их глазах. Как это происходит, не знаю. Но многие, многие – я сам видел – уносят в себе тот удивительный, ни с чем не сравнимый свет.

Девочку звали Паня. Прасковья, значит.

Паня раскинула руки и по бревнышку перешла речку. Речку можно было бы и перескочить, но берега топкие, осока колкая. У реки быстрое имя Востырь, течет незаметно как, но все-таки течет. Речка темная, а вода светлая.

Черные мохнатые бабочки вились вокруг одной и той же кашки, садились, взлетали, то одна сядет, то другая, то вместе. Может, из-за этого цветка поспорили, чем-то он лучше других показался им, а может, ворожили. Подумала так Паня и пожелала, чтобы с ней сегодня же случилось хоть какое-нибудь, а все-таки чудо. Пожелать легко, да толку-то!

Тут ведь кто его знает?.. Очень уж как будто пожелаешь, а – ничего. Совсем ничего! А то как бы и без заботы, а чудо само тебя уже ищет.

Пожелала Паня и забыла. Тропка через низину, по кустам на бугор, а на бугре – березы. За березами брошенное среди леса старое поле. Возле берез земляника водилась, немножко, потому и поспевать не успевала.

Поела Паня земляники и только тогда поглядела на поле – не убежит ведь. Поле это, забытое людьми, жило само по себе. Все оно, от края и до края, заросло колокольчиками. Одни колокольчики! И казалось, не синь уж тут, а звень, только раз и глянуть – не позабудешь. Долго не позабудешь. Может, и никогда.

Поглядишь на колокольчики, глаза закроешь – и тотчас на темном пойдут вспыхивать синие фонарики. Неба такого не бывает, чтоб столько звезд, а похоже. Всю ночь потом снятся, сон от них синий, легкий и обязательно с полетом.

Поглядела Паня на свое поле – взрослым здесь нечем было промышлять, они сюда не хаживали, а Паня хаживала, ее это было поле, хоть и ничье, а ее, – и увидала она огромные птичьи крылья. Одно крыло пластом, будто сломано, а другое за плечами стоит. Только крылья те росли не у птицы.

Сидел, откинувшись на руки, человек. Лицо белое, словно очень ему больно было, и глядел тот человек на небо, а на небе хоть бы одно облачко – не на что было глядеть.

Паня засомневалась, человек ли, но тут же сообразила: человек.

Лицо – ладно! Может, где птицы с человечьими лицами и водятся. Мир велик. У бабушки на чердаке швейная машинка стоит, «зингер». Там тоже птица с человечьим лицом. Но у этого были руки. И крылья были, и руки были. И говорить он умел. Увидал Паню, застонал как бы, а потом говорит:

– Не пугайся, крыло у меня подвернулось. Подойди.

Можно было бы и драпануть, но Паня подошла.

– Ты чего? – спросила она летучего человека. – Расшибся?

– Нога…

– А это? – Паня побоялась назвать крыло крылом. Она, как подошла, на крылья ни разу не поглядела. Это все равно что на увечного глядеть – стыдно. У нее-то крыльев не было.

– Да, и крыло, – сказал человек. – Я даже не понял, как все произошло. Летелось удивительно. И вдруг будто птица ударила. Хорошо не видел, но показалось, будто она серая. Большая птица. Меня развернуло, кинуло на деревья. Как я удержал небо, и теперь не пойму.

– Может, тебе молока принести? – спросила Паня, глядя человеку в лицо.

Она на лицо только и смотрела, потому что телом он на человека тоже был не очень похож. То есть почти такой же, шея у него была такая же, человеческая, со складками, морщинками, а дальше он весь был как бы в спортивном костюме на резиночках, только это были перья.

– Ты кто? – спросила Паня.

– Я? – Летучий человек словно бы удивился. – Видишь ли…

– Нет, я не про то! – воскликнула Паня. – Про то – как сам знаешь. Может, тебе говорить нельзя… Ты добрый или еще какой?

– Добрый, – сказал человек без улыбки.

– Ох! – успокоилась Паня и села на траву.

Она все сторонилась, а теперь подошла и села на траву.

– Я здесь колокольчики ищу, у которых семь лепестков.

– Семь лепестков?

– Да. Ты погляди. У всех пять, а бывает редко – шесть. И совсем редко – семь.

Человек пошевелился, повел рукой – и тотчас здоровое крыло, могучее, синепёрое, колыхнулось за спиной.

– Вот! Семь! – закричал летучий человек и сорвал цветок.

– Семь! – удивилась Паня. – Значит, ты и правда добрый. Сразу нашел… Молока-то тебе принести?

– Спасибо, девочка. Скажи, как зовут тебя?

– Паня.

– Паня, мне до леса трудно доковылять. Да и крылья, боюсь, помну… Ты принесла бы мне хорошую палку, даже этакую жердину, чтобы я мог встать.

– А может, тебе шалаш сделать? Я умею. Никакой дождь не промочит. Еду я буду носить. Корову-то сама дою… Тут ведь хорошо, на земле-то нашей. Ты небось такого поля у себя и не видел никогда?

– Такого и вправду не видел. Красивая поляна.

– Здесь рожь сеяли, а теперь бросили, дальнее поле. Я бы тебя домой взяла. Мама хорошая, она тебя не испугается. Папы нет у нас: на Таймыр деньги уехал заколачивать. Я Женьку боюсь. Он у нас натуралист и живодёр. Бабочку красивую увидит, непременно поймает – и на булавку. А тебя, я боюсь, он в зоопарк сдаст… Ты, наверное, не знаешь, у вас-то, наверное, нет такого. А у нас в городах – зоопарки. Зверей в них показывают. В клетках.

Паня покраснела. Ей стыдно было такое рассказывать, но ведь это правда.

Человек думал о чем-то. Паня встрепенулась:

– Ты не думай! Я не проболтаюсь, даже маме не скажу. Мы с ней как подружки, она мне свое говорит, я ей – свое. Про все говорим. Но про тебя не скажу… Если можно будет, то потом, когда ты крыло подлечишь…

– Я бы остался, – сказал человек, – тут и правда хорошо, на этом поле. Ты бы меня одного не оставила. Но меня искать будут. А это сопряжено со многими неудобствами.

– А-а! – понимающе кивнула Паня. – Если много таких, как ты, прилетит, то, конечно, кто-нибудь еще увидит. А увидят, так и в газету напишут, как Федул-старик, сосед наш. Он обо всем в газету пишет, а уж про такое!.. – Паня встала. – Я тебе березовую палку принесу, а может, и кленовую. У нас тут клен растет. Кленовая будет легче.

– Не надо особенно стараться. Березовую принеси.

Паня бросилась в лес. Она искала палку, чтобы не слишком сухая, не переломилась бы, и чтобы не коротка и не длинна, и чтобы сучок был как ручка.

Палка пришлась впору. Летучий человек оперся и встал. Он был высокий, голубой, и за спиной, до земли, длиннопёрые синие крылья. Только одно стояло, а другое висело. Лицо его исказилось.