Арне Свинген - Баллада о сломанном носе

— Ясно.

— Давай прогуляем уроки?

Я уставился на нее, наверное, самым идиотским взглядом в мире. Но на самом деле я лихорадочно обдумывал ее план. Ничего разумного в голову не приходило. А потом мы с Адой уже бежали по улице, и я опять подумал: кто их разберет, этих девчонок? Даже пытаться не стоит.

— Где твой рюкзак? — спросил я, когда мы настолько запыхались, что вновь перешли на шаг.

— Дома.

— Ты что же, все заранее решила?

— У тебя мама болеет, поэтому тебя вообще не спросят, куда ты подевался.

— А тебя?

Ада пожала плечами.

— Мы просто возьмем и заявимся к нему в отель? — спросил я.

Ада кивнула.

— И что мы ему скажем?

— Спросишь совета, как тебе отучиться от ужаса перед публичным выступлением.

— Но у него-то таких проблем нет.

— Может, раньше были.

Ада подбежала к киоску и купила нам по мороженому. Сама она без умолку болтала, поэтому я съел свое намного быстрее. Вскоре мы уже стояли перед стеклянными дверями отеля, обсасывая палочки от эскимо.

— Давай сядем вон на ту лавку и будем ждать, когда он выйдет, — предложил я.

— 304.

— Что-о?

— Он живет в триста четвертом номере. И, возможно, он сейчас там…

— Но…

В животе у меня заскребло — так бывает, когда мне надо перед кем-нибудь петь. Ясное дело, Брин Терфель не станет разговаривать с двумя чокнутыми норвежскими подростками. Вдруг он как раз сейчас моется… и обрушит на наши головы сотни децибел гнева?

Однако когда Ада ухватила меня за рукав и потащила внутрь, я не сопротивлялся. Мы, словно желанные посетители, прошли перед стойкой администратора, поднялись по лестнице на третий этаж и отыскали дверь, на которой висела металлическая табличка с номером 304. Мне жутко хотелось, чтобы там никого не оказалось. И в то же время мне казалось, что вот-вот исполнится то, о чем я даже и мечтать не смел. Поговорить с обладателем таких мощных легких — от одной только мысли об этом у меня подгибались коленки.

— Может быть, я даже и не смогу объясниться с ним по-английски, — сказал я.

— Сможешь! Я слышала, как ты говорил на уроке!

— Ну а вот сейчас не смогу!

Ада тихонько рассмеялась.

— Зато я всегда болтаю, — сказала она, — буду твоим переводчиком.

И тут она сделала нечто совершенно неожиданное. Она поцеловала меня в щеку. Не знаю — может, она думала, что это поможет. Я стоял перед номером Брина Терфеля, а Ада целовала меня в щеку. Ясное дело, что я совсем растерялся!

— С тобой все в порядке? — спросила Ада.

— Да-да, разумеется, — ответил я и прислонился к стене.

Ада уверенно постучала в дверь три раза. Я судорожно сглотнул сухим ртом. Ада вновь постучала — теперь дважды. Я прислушивался к звукам внутри номера, но ничего не услышал. Внезапно дверь распахнулась.

Такого крупного человека я еще никогда не видел. Возможно, в мире найдутся мужчины более высокие и широкоплечие, но этот, стоявший на фоне залитого солнцем окна, показался мне гигантом, по сравнению с которым Хал к — жалкий хлюпик.

— Yes?

— Are you Bryn Taffel? [1] — Да? — Вы Брин Таффель?

Ада произнесла его фамилию почти как «кафель», и я едва удержался, чтобы не пнуть ее ногой.

— I am.

— This is my friend Bart [2] — Да, это я. — Это мой друг Барт. , — и она показала на меня.

Хорошо, что я догадался опереться о стену. Я попытался кивнуть, но шею будто свело судорогой.

— Не is a singer, just like you, Mr. Taffel, — продолжала Ада.

— Good for you [3] — Он, как и вы, певец, мистер Таффель. — Повезло тебе. , — ответил он, разглядывая меня. Он говорил на диалекте, которого мне не приходилось слышать в кино. Тут я вспомнил, что Терфель родился в Уэльсе в семье фермера. Петь он начал совсем рано, когда какой-то друг их семьи научил его народным валлийским песням. Учился Терфель в Лондоне, а сейчас считается самым знаменитым в мире обладателем баса-баритона. И вот эта знаменитость стоит прямо передо мной. Что ж тут удивительного, что язык у меня словно прилип к небу?

— His voice is better than any I’ve heard, — продолжала Ада, — but he can’t sing in front of people.

— Nervous, are you? — спросил он, не сводя с меня взгляда.

— He can speak [4] — У него удивительный голос — я такого больше не слышала. Но он не может петь на публику. — Нервничаешь, да? — Он сам может рассказать. , — сказала Ада.

Я кивнул, не сгибая шеи.

— Come on in [5] Входите. .

И вот мы уже в номере Брина Терфеля. Я не знал, ужасаться мне, радоваться или испытывать то и другое одновременно. Гостиничный номер был примерно вдвое больше нашей квартиры. Я заметил два чемодана — один из них, открытый, лежал на кровати. В комнате пахло взрослым мужчиной. Терфель достал из небольшого холодильника несколько банок газировки и предложил нам. Ада взяла себе кока-колы.

Брин Терфель посмотрел на меня. А я думал лишь о том, что вот этим ртом он спел те песни, которые я слушал бессчетное число раз.

— Ему тоже колы, — подсказала Ада.

Я явно недооценил Аду. Она мне здорово помогла. И говорить умеет, как раз когда надо. Не то что я — либо молчу, либо пою, но голос при этом то и дело срывается.

— Ну что, Барт, споешь для меня? — спросил Брин Терфель.

— Нет, — прохрипел я и откашлялся.

— Так я и думал. А что у тебя с носом?

— Я боксер.

— Тебе больше хочется петь или заниматься боксом?

— Петь.

— Знаешь, в жизни каждого певца бывают моменты, когда его начинают мучить сомнения. И некоторые сомневаются особенно сильно. Вот, смотри, — Брин Терфель распахнул окно и подозвал меня к себе. С трудом передвигая негнущиеся ноги, я подошел к нему, а он положил руку мне на плечо.

— Видишь этих людей?

Внизу по тротуару шагали люди. Много людей. — Да.

— Смотри.

Он открыл рот. Звук, заливший улицу, напоминал внезапный взрыв. Терфель прекрасно обходился и без микрофона. Прохожие замерли. Огляделись. Подняли головы и заулыбались. Брин Терфель пел, и стена соседнего здания отзывалась эхом. Он надувал щеки и буквой «О» округлял губы. Изо рта у него лились самые прекрасные звуки во вселенной. Примерно спустя минуту он вдруг умолк, и вскоре прохожие сдвинулись с места и заспешили по своим делам. Все они улыбались, словно с ними случилось нечто особенное.

— Я выставил себя дураком, — сказал Брин Терфель.

— Нет-нет! — запротестовал я.

— Но разве человек в своем уме станет петь из гостиничного окна? Теперь все эти люди думают, что я спятил.

— Но они же улыбались, — сказал я.

— Знаешь, Барт, петь, высунувшись из окна, глупо. Но петь — это всегда немножко глупо. И никакой пользы от пения нет. Если мы с тобой хотим петь, то должны слегка спятить. Только тогда у нас получится. Так как, по-твоему, Барт, ты уже достаточно чокнутый?

— Я… я… не знаю.

— Это тест. Если ты можешь открыть окно, высунуться из него и спеть что-нибудь — значит, тебе под силу выйти на сцену.