Вячеслав Килеса - Юлька в стране Витасофии (сборник)

Воровато оглянувшись, Родя мгновенно очутился возле урны. Окурков оказалось в ней много и Родя, удивляясь расточительности взрослых, набил оба кармана, после чего, заняв то место, где недавно находились мужчины, сунул один из окурков в рот и, пыхтя и надувая щеки, «закурил», изящно выдувая воображаемый дым в загазованную атмосферу.

Поймав удивленный взгляд прохожего, Родя приосанился, понимая и разделяя восхищение окружающих Родиной особой («Такой маленький, а такой взрослый: курит!»), и принялся высматривать знакомых мальчишек, надеясь приобщить их к потреблению убивающего лошадь, но пасующего перед Родей никотина.

Но откуда взяться счастью и справедливости в мире, построенном на беззаконии злоупотребляющих властью родителей, особенно когда рядом с ними крутятся в роли доносчиков такие противные девчонки, как Полина, подсмотревшая и доложившая маме о Родином вступлении в братство курильщиков. Конечно, Родю мгновенно лишили всех приобретенных благ, одновременно пообещав надрать уши, — и малолетнему любителю табака, защищая поруганные идеалы, пришлось сесть на ступеньку и объявить, что останется здесь, пока не умрет: и даже потом, после смерти его душа продолжит прилетать сюда, сожалея о возвращенных в урну окурках и напоминая поседевшей от слез маме о погибшем по ее вине ребенке. И лишь тогда, когда устрашенная мама напомнила про жвачку и эскимо, несостоявшийся курильщик, выторговав заодно и катание на американских горках, согласился зарыть топор войны и вернуться на тропу мира.

Эскимо быстро таяло и выпачкало Родину одежду, за что не разбирающаяся в юриспруденции мама отругала Родю, а не пренебрегающую своими функциональными обязанностями эскимосную палочку — пусть бы получше за своим мороженным присматривала! — зато жвачка оказалась вкусной и ко всему прилипала, а катание на американских горках было выше всяких похвал, — поэтому Родя, приведя домой маму и Полину, чувствовал себя в эйфорическом настроении.

— А мама новую блузку себе купила — прямо с порога поспешил он обрадовать отца.

— Как? — оживленное лицо папы мгновенно потухло. — На какие деньги?

Те, что на еду отложили?

— Мне что: хуже всех одетой ходить?! — ринулась в контратаку мама, с досадой поглядывая на болтливого сына. — Ничего, займем. Возьмешь у Галки Малининой: у нее всегда деньги есть.

— Да сколько можно занимать?! — взъярился папа. — И потом: что взял, отдавать нужно!

— Это твои проблемы — сердито отрезала мама. — В конце концов, ты — глава семьи. А я и о себе должна позаботиться: больше некому! Через месяц — академический концерт, мне что на него: голой идти?

Пока родители выясняли: «кто есть кто?», дети оккупировали телевизор, наслаждаясь мультиком «Приключения капитана Врунгеля». Досмотрев фильм, Поля ушла в гости к подружке Люде, а к Роде в огромных сапогах, которые он упорно называл «охотничьи», притопал его ровесник Антон, периодически навещавший живущую на первом этаже свою бабушку.

Устроившись на полу в детской, мальчики достали кубики и занялись возведением многоэтажных домов, то и дело воруя друг у друга дефицитный материал, что отнюдь не способствовало добрососедским отношениям.

Пользуясь положением хозяина («Кто здесь живет? Ты, что ли?!»), Родя все спорные вопросы уверенно разрешал в свою пользу, после чего обидчивый Антон, сопя, как перекипающий чайник, мрачно направлялся в коридор, к «охотничьим» сапогам, угрожая Роде пожизненным отъездом за пределы его территории, — и не желавшему прозябать в пустоте и унынии Родиону приходилось, скрипя зубами и сердцем, хватать Антона за руку и возвращать в детскую, обещая дружбу и всяческие кубиковые привилегии.

Достроив шедевры инженерной мысли, юные архитекторы начали выяснять, чей домик лучше, громогласно отстаивая приоритет собственных усилий. Устав от упрямства соперника, а также от несомненной правоты его доводов, импульсивный Родион, схватив используемую в качестве вешалки палку, принялся ожесточенно разрушать плод своего недавнего титанического труда, после чего, разозлясь на удачливость друга, ударил бывшей вешалкой по его домику.

— А-а-а! — взвыл Антон. Выхватив у Родиона палку, он стукнул коварного агрессора по макушке. Заревев от боли, Родя метнулся к отдыхавшей у дивана швабре, похищенной утром из кухни с загадочными для самого вора намерениями, и, схватив ее, начал тыкать перекладиной Антону в лицо.

На шум Ледового побоища прибежал папа, с изумлением увидевший, как еще час назад интеллигентные мальчики с заплаканными физиономиями разъяренно вырывают друг у друга швабру, попутно высказываясь об истинной сущности противника. Обогатив свой лексикон новыми, только что услышанными словами, где наиболее часто фигурировали общепринятые в детском саду понятия «дурак» и «писька», папа, забрав у драчунов швабру, погнал Родиона в ближайший угол, велев Антону надевать сапоги и катиться вниз по лестнице к своей или иной бабушке, — что было сделано создателем лучших в подъезде домиков очень быстро.

— Если пообещаешь, что не будешь драться и говорить плохие слова, то я тебя из угла выпущу — постепенно разобравшись в ситуации, попытался смягчить поспешный приговор папа.

Но оскорбленный наказанием Родион, подобно великому индейскому вождю, невозмутимо стоял в углу, не поддаваясь на уговоры бледнолицего горожанина.

— Как хочешь! — пожал плечами папа. — Мог бы с нами сейчас поужинать.

Отвернувшись, Родион погрузился в изучение оклеенной обоями стенки: и ни просьбы мамы, ни заманчивые предложения вернувшейся из гостей Полины не отвлекли его от важных дум и настенных изысканий.

Мама разложила но тарелкам жареную картошку и остатки семьи, изображая необыкновенную радость, принялись за еду.

— Сейчас появится — заговорщицки прошептал многоопытный папа.

Он оказался прав: вскоре, привлеченная веселым шумом, в кухню осторожно заглянула верхняя половина Родиного туловища, пожелавшая узнать, что такое интересное здесь происходит. Обнаружив устремленные на него взгляды, туловище спряталось, потом высунуло голову и, выкрикнув: «Я вас не люблю!», вновь исчезло, но ненадолго: через несколько минут Родя в полном объеме появился в проеме дверей, вызывающе размахивая найденным в мамином шкафу платочком и, повторив свой безжалостный лозунг, юркнул в прихожую.

Самовольное оставление угла считалось тяжким преступлением, но в этот раз единственной папиной реакцией на Родино скоморошество был жизнерадостный смех, — и мама, ободренная папиным весельем («Слава богу, забыл о блузке и вообще смягчился!), громко сказала:

— Ты, Родя, машешь платочком, словно матрешка. Мы назовем тебя теперь «Родя Матрешкин».