Николай Дружинин - Жила-была девочка…

— Аля! — заторопился мужчина. — Постой, потом… А ты… Гоша? Иди, Гоша. У тебя же экзамен. Иди. И не волнуйся. Юлька — очень хорошая девочка.

Гошка постоял немножко возле Юлькиной двери, из-за которой доносились теперь лишь тихие женские голоса, но войти не посмел. Юлькин крик, расстроенные лица людей — все это подсказывало ему, что с Юлькой случилась беда, но по тому, что говорили о Юльке эти люди, как торопились помочь ей, он уже знал то главное, что не давало ему покоя два этих трудных дня: Юлька хорошая, и все, что слышал он от матери и Софьи Леонидовны, — неправда, неправда, неправда! И пусть они теперь только посмеют, он знает, что сказать им в ответ.

Прошли первые, самые трудные минуты после того, как перепуганная Алевтина Васильевна бросилась на отчаянный Юлькин крик. Ушел в школу растерянный, кое-как успокоенный, так не вовремя, по ее мнению, появившийся тут Гошка. Разошлись по своим квартирам любопытные соседки. И Юлька наконец-то затихла и лежала теперь на диване, запрокинув сразу заострившееся, как у больной, лицо, и, не мигая, глядела в потолок.

Алевтина Васильевна сидела возле девочки, все больше и больше постигая размеры так неожиданно разразившейся катастрофы. В первые мгновенья, ворвавшись сюда, она была уверена, что главное — выпроводить всех, успокоить Юльку, и все будет хорошо.

Она так и действовала. Выгоняла соседок, кричала на Юльку, твердо зная, что сейчас нужны не охи и ахи, а энергичные меры, которые заставили бы Юльку взять себя в руки, забыть обо всем, кроме главного — экзаменов. И одно время ей казалось, что добилась этого. Юлька, рыдая, оправдывалась, приводила разные причины, сопротивлялась… «Еще чуть-чуть, — думала Алевтина Васильевна, продолжая наступление. — Еще немного…»

И вдруг Юлька затихла. Еще бежали по ее лицу слезы, но оно уже каменело, застывало, и глаза ее смотрели тем опустошенно-безжизненным взглядом, от которого Алевтине Васильевне стало не по себе.

— Юлька! — заторопилась она. — Тебе что-нибудь надо? Может, водички? Или ты приляжешь?

Юлька не отвечала. Покорная, равнодушная, она дала напоить себя водой, безропотно подчинилась, когда Алевтина Васильевна подвела и уложила ее на диван, но не отвечала ни на один ее вопрос, и по невидящим глазам девочки Алевтина Васильевна с испугом поняла, что та ее просто не слышит. И она кинулась за помощью к мужу.

— Саша, Саша! Она не в себе. Надо что-то делать.

Через полчаса приехала «Скорая помощь». Юльке дали какие-то таблетки, сделали два укола, которых она даже не заметила.

— Покой! — строго сказал врач, которому Алевтина Васильевна почему-то не захотела говорить, что же случилось с Юлькой. — Полный покой. — И на вопрос Алевтины Васильевны, что с девочкой, добавил: — Обычное нервное перенапряжение. Такое в наши дни, к сожалению, не редкость среди подростков.

«Не редкость!» — вздохнула Алевтина Васильевна, снова присаживаясь возле Юльки.

После уколов Юльке стало несколько лучше. Она ровнее дышала, легкий, чуть заметный румянец тронул ее щеки, пропал пепельно-серый налет на губах. Но по-прежнему она лежала без движения, невидяще глядя в потолок. И сидя рядом с ней, чутко огорожа каждый ее вздох, Алевтина Васильевна думала.

Больше года прожила она бок о бок с новыми соседями. Ей казалось, что знает о них все, а теперь с недоумением убеждалась, что не знала почти ничего. В квартире — голые стены, расшатанная мебель, убогая посуда на кухне. И полное отсутствие какой бы то ни было праздничной одежды, смен постельного белья, запасов продуктов… Правда, в квартире было прибрано, чисто, но это не скрашивало, а наоборот, подчеркивало убогость квартиры, в которой чьи-то неугомонные руки держали в порядке и чистоте то, что давно пора было выкинуть на свалку.

«Как же они жили-то? — уже в который раз задавала себе вопрос Алевтина Васильевна, осматриваясь по сторонам. — Она же работает, получает алименты, пособие как мать-одиночка…»

Не в роскоши прожила свои годы Алевтина Васильевна. Вела счет рублям и копейкам, экономила. Но чтобы вот так, как в этой квартире… И сама она, и муж, и выросшие уже дочери всегда имели и необходимую одежду и еду. Так же жили и все те, кого она знала. Одни, может быть, несколько вольнее, другие поскромнее. Но такого, что окружало ее сейчас, не видела давно, с самых трудных послевоенных лет.

Что-то бормотал в уголке, иногда поглядывая на Алевтину Васильевну, большеголовый худенький малыш. «Больной, — вспомнила она. — Смирный какой…»

Чем больше Алевтина Васильевна думала, тем сильнее наполнял ее гнев к матери, забывшей святая-святых — долг перед своими детьми.

— Ну пусть только она придет, пусть только заявится, — сердито шептала Алевтина Васильевна, не зная еще, какие слова она скажет соседке, но уверенная, что скажет ей «все».

Вспомнились и другие соседки. Были среди них и возмущенные, но большая их часть оставалась внешне спокойной, и лишь в глазах их сквозило обычное женское любопытство. «Но они же матери! — с горечью думала Алевтина Васильевна. — У каждой дети! Случись такое с их ребенком, они бы, наверно, сходили с ума… Но тут — чужой! Чужой ребенок, чужое горе…»

«А сами-то мы, сами… Сколько раз говорили своим девочкам, живо интересующимся каким-либо происшествием: «Сидите дома, нечего бегать, без вас разберутся».

«А может быть, в этом и есть вся суть? Без нас разберутся, не наше дело, не нам судить… И приучаем своих детей быть в стороне от чужой беды, гасим в них отзывчивость и участие».

Потом она вспомнила, что у Юльки сегодня экзамен, и снова бросилась к мужу.

— Саша, надо в школу сходить, договориться об экзамене. Посиди около девочки…

Алевтина Васильевна вернулась через час, несколько успокоенная результатом переговоров в школе.

— Обо всем договорилась, — сообщила она мужу. — Завтра у нее примут экзамен отдельно. Гороно разрешило как исключение. Ну как она тут?

— Лежит, — пожал плечами Александр Сергеевич. — Я пытался поговорить — не отвечает.

В обед она накормила и уложила спать Борьку, и теперь они сидели возле Юльки вместе с мужем.

— Ты посмотри, — тихонько шептала Алевтина Васильевна. — Во всей квартире — кусок хлеба, грамм двести крупы и немного картошки… Как же они жили-то?

Тихонько шевельнулась Юлька, и Алевтина Васильевна оборвала шепот, торопливо наклонилась.

— Ты что, девочка?

Юлька долго смотрела на склонившуюся женщину, потом, почти не разжимая губ, тихо сказала:

— Тетя Аля!

— Что, девочка? Я здесь, я слышу. Что ты хочешь?

Юлька подумала и, ничего не сказав, отвела взгляд. И снова сидели они, думая каждый о своем. О чем-то думала и Юлька. Иногда взгляд ее осторожно передвигался от одной точки на потолке к другой, тихонько, словно что-то щупая, шевелились пальцы рук.