Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Гошка проснулся оттого, что вишневая ветка снова скребла по стеклу. «Значит, на улице ветер», — лениво, в полусне подумал он, продолжая лежать с закрытыми глазами и слушая, как осторожное прикосновение к стеклу качающегося под ветром сучка рождает мелодичный звук: твинь, твинь!

Года два назад, когда ветка впервые стала вот так скрести, решил ее Гошка срезать. Но пока собирался, вишня зацвела и, когда он открыл окно, ветка с десятком бледно-розовых цветков так доверчиво заглянула в комнату, что у него не поднялась рука на такую красоту. И ветка осталась жить, твиньканьем по стеклу предупреждая о непогоде.

За перегородкой, в спальне матери, звонко чихнула Татка. Гошка открыл глаза, увидев, что совсем уже светло, торопливо сбросил одеяло, подбежал к окну. И тут же облегченно вздохнул. Хотя вишни в саду и волновались, но утро было солнечным, погожим. «Хорошо», — подумал он.

Сегодня у Гошки ответственный день. Во-первых, экзамены — контрольная по алгебре, и надо быть в настроении.

А, во-вторых, сегодня должен решиться вопрос с работой на лето. Зашел вчера к нему сосед Иван Павлович и сообщил:

— Я тебе, Георгий, дело нашел. На два месяца рабочих набирают. Если желаешь — сходи, узнай. Ехать, правда, куда-то там надо, но думаю, дело стоящее. Полевые платят…

И адресок дал. Значит, надо обязательно сходить, если к заработку еще и полевые платят. Сейчас они для дома совсем не лишние.

Гошка схватил полотенце и выскочил в зал.

— Братик!

Заспанная, всклокоченная Татка стояла в своей длинной рубашонке на пороге материной спальни и, морща нос и щурясь от света, смотрела на Гошку. Солнце через окно ярко освещало Татку с головы до ног, золотя прядки волос на голове, а Таткины уши в этом свете пламенели ярким румянцем.

— Чего тебе, Татушка?

— А полежать?

Раньше по утрам Татка забиралась в постель к матери. Но с тех пор, как не стало отца, мать слишком рано уходит на работу, и Татка каждое утро забирается к Гошке.

Гошка метнул взгляд на часы, кивнул сестренке.

Татка, топая пятками, кинулась в Гошкину комнату и, пока он вешал полотенце, уже успела устроиться под одеялом.

— Татка, ты же совсем уже здоровущая.

— Ага! — весело подтвердила Татка, подсовывая ручонку под шею брата и прижимаясь к нему горячей со сна щекой.

— Волк тебе не приснился?

— Не-а.

— А я ведь скоро уеду.

— На велосипеде? — для Татки главное не куда, а на чем.

— Не знаю, — улыбнулся Гошка. Ноги у Татки, как ледышки. Видно, высунула из-под одеяла да так и спала. — Может быть, и на велосипеде. Или на поезде.

— Или на самолете, — подсказала Татка.

— На самолете — нет. Но я ненадолго. Поняла?

Татка ничего не ответила. Выпростала из-под одеяла ручонку, провела ею по Гошкиному лицу, тихонько шепча: «Лобик, носик, губки…»

— Сама ты — носик! — засмеялся Гошка, целуя Таткину ладошку. — Встаем?

— Встаем, — с готовностью согласилась Татка, не двигаясь с места. — Раз, два…

— Три! — закончил Гошка и осторожно поднял голову.

Резкие движения сейчас совершенно ни к чему. Бывает, что Татка, с готовностью согласившись подняться, так и остается на Гошкиной постели. И еще поспит немного. Спешить ей совсем некуда.

Утреннюю гимнастику Гошка делал только зимой. Летом на огороде столько работы, что и без гимнастики мускулы — будь здоров! Поэтому он быстро умылся, оделся и принялся за оставленный матерью завтрак. Татка — человек вполне самостоятельный. И оденется сама, и позавтракает. И из дому никуда не уйдет.

— Я пошел, Татушка, — сообщил Гошка, закончив завтрак. — Будь умницей.

— Буду, — сонно буркнула Татка.

Город уже жил своей торопливой утренней жизнью, когда Гошка вышел на улицу. Озабоченные женщины спешили к остановке автобуса, совсем молоденькая мама, как на буксире, тащила розовощекого малыша в детсад. Малыш упирался, что-то сердито говорил, а его мама, наоборот, хохотала и продолжала свое дело. Так они и скрылись за углом. Потом с неторопливой уверенностью прошли, о чем-то вполголоса переговариваясь, двое знакомых мужчин, солидно кивнув поздоровавшемуся с ними Гошке.

Здесь, на улице, среди домов и деревьев, ветра почти не было, а солнце грело не по-утреннему жарко, и Гошка невольно улыбнулся, почему-то подумал, что в такой день все должно быть только хорошо.

В школьном коридоре толпился весь восьмой «А». Гошка поздоровался, но ответили ему вяло. Ребята, кто, подперев спиной стену, смотрел в потолок, кто что-то про себя бормотал, кто нервно посмеивался. А девчонки стояли у окна тесной кучкой и о чем-то торопливо шептались. И только одна Юлька Смирнова стояла в сторонке, безучастно глядя себе под ноги.

— Ну как? — спросил ее Гошка. — Готовилась, Юля?

Юлька виновато скользнула по его лицу взглядом, молча пожала плечами. Гошка в ответ вздохнул. Хорошая девчонка Юлька, а вот не дается ей учеба. Весь год одни почти тройки. Что с ней только ни делали — и ругали, и девчонок для помощи закрепляли — ничего не выходит. И не гордая с виду Юлька, а не принимает ничьей помощи. Уткнется взглядом в пол, отмолчится или поплачет, и на том все кончается. Даже от помощи Гошки отказалась с каким-то, непонятным для него, испугом.

— Нет, нет, не приходи, не надо, я сама…

Не раз беседовала с Юлькой и классная руководительница Наталья Федоровна. О чем они говорили — никто не знал. От Юльки ничего не добьешься, а Наталью Федоровну и подавно не спросишь. Только лучше учиться Юлька не стала.

Даже за домашние задания иной раз получала двойки — вот что обидно. Мало ли кто домашнее задание не сделает? Так он прибежит в класс и спишет. А Юлька не списывает, не хочет. Такая уж она честная. Поэтому и переживает Гошка за Юльку, не зная, как и чем ей помочь.

Прозвенел звонок, и восьмиклассники удивительно тихо и чинно вошли в класс.

Слухи о том, что в этом году контрольная по алгебре — гроб, не оправдались. Гошка, читая записанный на доске вариант, ничего особо трудного, не заметил. И, получив листок для контрольной, приступил к работе.

Учеба давалась Гошке легко. Может быть, потому, что, как говорила Наталья Федоровна, был он способным. А может быть, и потому, что времени на учебу Гошка не жалел, учил все основательно, на совесть, помня, как отец не раз говорил ему: «Человек, сын, все должен делать капитально. Иначе и не человек он, а так, пустое место». А пустым местом Гошка быть не хотел.

Только решив все на черновике, вспомнил он о Юльке и посмотрел в ее сторону. Юлька сидела, низко склонившись над столом и, наморщив лоб, что-то писала. «Решает», — подумал Гошка, гася в себе тревогу за девочку. И в то же мгновение ему передали записку. «Помоги Юльке», — прочитал он.