Николай Дружинин - Жила-была девочка…

И совсем не важно, что никто тебя не слышит. Друг он потому и друг, что поймет и без слов. А это так нужно и важно, чтобы тебя понимали без слов.

Весь перепачканный грязью Борька одиноко ревел в квартире. Юлька торопливо сбросила платье, надела старенький, очень короткий халатик, подхватила братика на руки.

— Бореньке скучно? Да? А мы сейчас перестанем плакать, мы улыбнемся…

— Злать хоцу! — проревел Борька требовательно. — Злать!

Грубиян Борька. «Жрать» — это еще не самое страшное, что он может сказать. Иногда, чем-нибудь рассерженный, он начинает ругаться так отвратительно, что Юлька, даже слушая это в одиночестве, мучительно краснеет. И обиднее всего то, что другие, хорошие слова, Борька выговаривает невнятно, с картавинкой, а вот ругается отчетливо и твердо, будто взрослый. И сколько ни бьется Юлька, никак не может отучить от этого Борьку.

— Кушать, Боренька. Ну скажи: ку-шать, ку-шать.

— Ку-сать, — произносит Борька, ожидающе глядя на сестру. — Кус-сать!

— Вот молодец!

Но не успела Юлька улыбнуться, как Борька, решив, что учиться произношению сейчас не время, громко заревел:

— Злать, сука!

Держа Борьку на руках, Юлька кинулась на кухню. Торопливо помешивая, разогревала Борькину кашу, без умолку, не давая времени Борьке хоть что-то сказать, тараторила:

— Мы сейчас будем кушать, мы с Боренькой будем кушать кашку. Какая вкусная кашка…

Маленький он еще, совсем маленький. Смотрит на Юльку своими голубыми глазенками, ждет кашки, обняв горячей ручонкой ее шею.

— Боренька любит кашку. А сейчас мы возьмем ложечку, сядем за столик… Вот так!

Никого нет у Борьки, кроме Юльки. Мама — не в счет. Она — несчастная и, наверно, давно бы пропала, если бы не Юлька. Только когда трезвая, она не слушает Юльку, делает все по-своему и даже злится. Но если пьяная, бывает послушной и тихой и смотрит тогда на Юльку робко и виновато. И если в квартире в это время никого не бывает, сделает все, что ни прикажет ей Юлька. Только что можно приказать-то ей, пьяной? Чтобы легла спать? Да и редко бывает так, чтобы не было кого-нибудь в их квартире.

Но даже пьяная, мама не любит Борьку. Потому что он больной. Третий год ему уже, а ходит плохо. Не держат его ножки. И еще не любит, наверно, потому, что не знает мама, кто Борькин папа. С тех пор, как она прогнала Юлькиного отца и погиб дядя Витя, не раз выходила замуж мама, но все попадались ей почему-то подлецы или негодяи. Сначала Юлька переживала за нее и все надеялась, что попадется настоящий человек. А потом поняла, что настоящего человека уже не будет. Кому нужна такая жена, как мама? И теперь надеялась Юлька лишь на себя, ибо больше надеяться ей было не на кого.

Наевшись, Борька задремал. Юлька тихонько раздела его, уложила в кроватку и взялась за осмотр своего школьного платья.

Давно было куплено платье. Еще когда она в седьмой класс пошла. Было оно тогда в самый раз и очень шло Юльке. Теперь платье выцвело, поизносилось. И выросла из него Юлька. В талии платье еще ничего, а вот на груди и бедрах того и гляди лопнет по швам. Ну, грудь хоть стянуть можно, а на бедрах трещит платье при каждом движении. Вот и тревожится Юлька, рассматривает, вздыхая: снова расползлась материя и надо штопать. Только не до него сейчас, потом…

Покончив с осмотром платья, Юлька осторожно повесила его на плечики, убрала в гардероб. Платье одно, и когда будет другое — неизвестно.

Борька сладко спал. Юлька быстренько собрала Борькины игрушки, перемыла на кухне посуду и принялась мыть полы, с тревогой думая о том, что же она получит за контрольную по математике. «Ну хотя бы тройку поставили! Ведь не надо мне больше, только тройку, маленькую троечку…»

Если поставят тройку, то останется тогда у нее один-единственный экзамен. И она его сдаст. Будет сидеть на кухне все ночи, что остались до экзамена. Это очень трудно — сидеть ночами на кухне, когда слипаются глаза и ничего не лезет в голову, но она будет сидеть. И сдаст. и пойдет работать. И жизнь у нее станет тогда совсем другая. Только бы поставили тройку по алгебре…

Покончив с полами, Юлька переоделась в латаное-перелатаное платьице, заглянула в банку на полке. Ой, как мало там денег. Одна мелочь, да и то больше медяки. Юлька торопливо пересчитала деньги и немного успокоилась. И на хлеб хватит, и даже на пачку маргарина. А на остальное пока не надо. Картошка еще есть и крупы в банке немного… Можно еще жить.

Борька уже проснулся, когда Юлька вернулась из магазина.

— Косетку! — попросил он тихонько, выжидательно посматривая на сестру.

— Конечно, конфетку, — улыбнулась Юлька, глядя в лучезарные глазенки Борьки. — Бореньке!

Конфеты для Борьки она брала всегда в одном месте: в киоске на углу. Там была знакомая продавщица, которая продавала их Юльке поштучно. В других местах по одной не продавали. Хочешь — бери сто граммов, не хочешь — твое дело.

Борька уже развернул конфетку. Улыбаясь, полюбовался ею, доверчиво протянул Юльке.

— Куси.

— Откушу, — согласилась Юлька.

Она сделала страшные глаза, широко раскрыла рот и хищно щелкнула зубами.

— Ам!

Но откусила самую-самую малость. Почмокала, глядя на довольного Борьку, сообщила:

— А теперь мы пойдем гулять.

Гулять с Борькой — для Юльки наслаждение. Слишком мало и редко бывает она на улице — не в чем. С Борькой совсем другое дело. Можно забраться в тихий сквер, где мало людей, усадить Борьку, как советовали ей соседки, на пригретый солнцем песок и, пока он возится в нем, смотреть на людей, дышать теплым воздухом, думать или учить уроки. Никто не обратит на нее внимания, никто не удивится, зачем это забралась сюда одинокая девчонка? Каждому ясно: смотрит за малышом. И никто не осудит за наряд. С детьми какие могут быть наряды?

Есть и еще одна радость от посещения этого тихого сквера. Здесь Юлька подружилась с Женей, здесь они и встречаются.

Недавно это было, в конце апреля, но для Юльки этот срок казался теперь очень большим. Раньше Юлька видела Женю только в школе и даже мечтать не могла о том, что они станут подружками. Женя — почти отличница, в классе держится гордо, девчонки перед ней робеют, а мальчишки почти все в нее влюблены. Впрочем, Юлька тоже влюблена. Наверно, с той самой минуты, когда первый раз вошла в класс.

Но вот чтобы подойти к ней, заговорить — на это не отваживалась. И двоек своих стыдилась, и стоптанных туфель, и еще чего-то, о чем и не скажешь.

И вдруг теплым апрельским днем Женя подошла сама.

— Здравствуй! — сказала она, хотя они уже виделись в классе. И даже разговаривали. Правда, совсем немного.

Случилось так, что на перемене Женя заспорила о чем-то с мальчишками. Заспорила громко. Сердито. И тогда один из мальчишек бросил: