Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Хотя и были предупреждены восьмиклассники, чтобы не было ни у кого никаких других листков, кроме выданных комиссией, у Гошки такой листок имелся. Вытащить его из кармана, переписать решение и отправить Юльке было делом нескольких минут. При этом ему даже не пришла в голову простая мысль, почему не сама Юлька, а кто-то другой за нее просит? Важно было только то, что помощь нужна Юльке. И он сделал все, что мог. И лишь тогда начал переписывать решение начисто, уже не тревожась теперь за Юлькину контрольную. Переписал, положил на стол комиссии и со спокойной душой вышел из класса. А потом ходил по школьному скверу, поджидая Юльку.

По одному, по двое выходили из школы ребята и девчонки, расходились по домам. А Юльки все не было. «Ну что она там? — негодовал Гошка. — Долго, что ли, переписать?»

— Пора, Смирнова.

Голос Натальи Федоровны в совершенно пустом классе прозвучал совсем тихо, но Юлька вздрогнула. Это «Пора, Смирнова» было сказано уже не в первый раз. По всем строгим законам экзаменов давно она была обязана положить свою контрольную на стол и выйти из класса. Но Юлька продолжала сидеть. Она уже понимала всю бесполезность этого сидения, но сил, чтобы встать с места, не было. В голове, отупевшей от отчаяния и бессилия, вихрем крутились бессвязные обрывки мыслей, но той, единственной, которая дала бы ей ключик к решению такого простого на первый взгляд примера, не было, не находилось. За задачу она даже не бралась. Поняла сразу: не решит. И все отпущенное на контрольную время билась над этим примером. Если он будет решен, то появится хотя бы маленькая надежда на тройку. Но пример не решался. А на груди, торопливо засунутая за фартук, шуршала, напоминая о себе, бумажка с готовым решением. Только вытащить, только развернуть…

И надо же было так случиться, что к экзамену по самому трудному для нее предмету она не готовилась. Мамочке дали бюллетень, на работу она не ходила, и целые трое суток в их квартире шла попойка, самая затяжная из всех, какие помнила Юлька. И вместо того, чтобы сесть с учебником, она варила, жарила, мыла посуду, подавала на стол закуски, занималась с Борькой. Эти ночи она даже спала на кухне — постели были заняты спившимися гостями. А последнюю вообще почти не спала. И на экзамен шла, уже ни на что не надеясь. Поэтому и не смогла ничего ответить Гошке на его: «Ну как, готовилась?»

Получив бумажку, она и удивилась, и обрадовалась. Почерк Гошки она знала. А то, что это было решение контрольной, она не сомневалась: кому придет в голову писать в такое время посторонние записки?

Но уже через какое-то мгновение Юлька смутилась. Она же ни о чем никого не просила. И потом, она сама столько раз отказывалась от его помощи, когда он предлагал ей готовиться вместе. А теперь примет шпаргалку? Чтобы Гошка мог подумать, что только из-за собственной лени не хотела она заниматься вместе, заранее надеясь на то, что он ей поможет?

Нет, во что бы то ни стало она решит сама, уже более половины примера она сделала. И не читая, сунула записку за фартук.

Растерянность и чувство неуверенности пришли позже, когда Юлька увидела, что решение заходит в тупик. Она помнила, что точно такие примеры они решали в классе совсем недавно, что где-то в конце, чтобы найти ключ к решению, надо применить формулу. Но где и какую? Напрягая всю свою волю, она все же вспомнила эту формулу и заторопилась, уверенная, что теперь все будет хорошо. И вдруг поняла, что пример опять не решается. Где-то она допустила ошибку…

Она долго искала эту ошибку и именно тогда впервые услышала предупреждение Натальи Федоровны: «Заканчивай, Смирнова».

Юлька заторопилась еще больше и запуталась окончательно. Теперь она просто не помнила, не могла вспомнить о шпаргалке. Снова и снова бралась за решение, все больше теряя уверенность и силы. А потом пришло сознание безвыходности и страха. И они втроем — Наталья Федоровна, ассистент Иван Дмитриевич и Юлька — продолжали сидеть в пустом классе.

— Я выйду, Наталья Федоровна? — шепотом спросил Иван Дмитриевич.

Наталья Федоровна кивнула. И сразу, едва за ассистентом закрылась дверь, подошла к Юльке.

Только несколько секунд смотрела она в Юлькин листок. Потом молча, быстро черкая на листке шариковой ручкой, исправила допущенную Юлькой ошибку.

— Спасибо, — растерянно всхлипнула Юлька.

— Не надо, — тихо ответила Наталья Федоровна и отошла.

Через две минуты Юлька, сгорая от стыда, осторожно положила свою контрольную поверх стопки аккуратно сложенных на столе листков и, не глядя на Наталью Федоровну, тихонько вышла из класса.

Гулкий школьный коридор был пуст. Юлька прошла его тихо, стараясь не стучать каблуками. Пережитое унижение жгло ей щеки, лоб, шею, и она, словно стараясь стереть его, осторожно потирала ладонями лицо, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не разрыдаться и не броситься со всех ног к широко распахнутой входной двери.

— Юля!

Гошка стоял под большим тополем у входа, прислонившись к нему плечом, и смотрел ей в лицо виновато и тревожно. Длинный, худой, в расстегнутой рубашке.

— Ты решила, Юля? Ты…

Юлька беспомощно посмотрела в ласковые Гошкины глаза и молча прошла мимо. И он не шагнул за ней, не пошел следом, поняв по взгляду Юльки, что идти ему не надо.

На всем белом свете есть только два человека, от которых у Юльки нет тайн. Ослепительно красивая, нарядная Женя и нескладный, всегда кажущийся в чем-то виноватым Гошка. Когда в квартире наконец-то наступает тишина, сидя на кухне одна, Юлька рассказывает им обо всем, что произошло с ней хорошего за длинный, прожитый ею день. О смышленом двухлетнем Борьке. О доброй соседке Алевтине Васильевне и ее веселом муже Александре Сергеевиче. О своих, таких ярких и заманчивых, планах на будущее. Иногда, когда ей особенно трудно, она даже советуется с ними. И хотя ответом на ее вопросы и просьбы бывает лишь звенящая тишина кухни, она уверена, что все то, что пришло ей, как решение, как ответы на ее вопросы, было придумано не ей самой, а подсказано, предложено, посоветовано ее друзьями — Женечкой и Гошкой. Разве она одна сумела бы? Да ни за что!

И сейчас, устало шагая по залитой ярким летним солнцем улице, она, как всегда, мысленно, рассказывала оставшемуся под тополем Гошке об этих, прожитых ею в классе, часах. «Ты понимаешь, никак не могла. Ну совсем чуть-чуть не хватало, чтобы решить, и я все думала. А потом Наталья Федоровна… Это даже совсем непонятно, Гоша. Такая строгая, такая придира и… Вот уж я растерялась. А ты, значит, ждал меня и волновался? Спасибо тебе. И за решение спасибо. Только не могла я… Гошенька. Это же нечестно. Нет, я не гордая, а просто не могла вот так… списать. Да и кто бы поверил мне, если бы все решила? Верно? Но все равно спасибо. За то, что думал, переживал за меня. А Женечка вот ушла. Она же отличница, ей что? Самая первая решила и ушла. Но я знаю, что она тоже за меня переживала. Может быть, поэтому и ушла. Ведь это так мучительно — ждать! Правда, Гоша?»