Николай Дружинин - Жила-была девочка…

«О чем она думает? — мучилась Алевтина Васильевна. — О чем?»

Но Юлька молчала.

Соседка не появилась дома ни по окончании рабочего дня, ни вечером, Алевтина Васильевна снова накормила Борьку, умыла его и уложила спать. Потом с помощью Александра Сергеевича напоила чаем молчаливую Юльку. И опять они сидели возле девочки, не зная, что же им делать дальше.

Часов в одиннадцать вечера Алевтина Васильевна распорядилась:

— Иди, Саша, отдыхай. Я посижу, а ты часика в три ночи меня подменишь. Ладно?

Александр Сергеевич согласно кивнул и ушел. А вскоре после его ухода Юлька тихо, но отчетливо сказала:

— А я просто струсила. И жить… так хочется.

— О чем ты? — снова наклонилась к ней Алевтина Васильевна.

Юлька ничего не ответила и закрыла глаза. Вскоре Алевтина Васильевна по ровному дыханию девочки, по чуть полуоткрывшимся губам поняла, что она уснула.

Соседка не появилась и утром.

Юлька сидела в кабинете директора, грустно посматривая по сторонам. Вчерашнее еще не ушло из головы и сердца, но мысли были другие. Она не думала о новом, пропитом Тимофеевной платье, о равнодушной к ее беде и так грубо оттолкнувшей ее матери, об отказавшейся от дружбы с ней Жене, о Гошке… Все это было теперь несущественно, второстепенно. Главным было ощущение собственной вины перед людьми и стыд.

Вчера никто — ни Гоша, ни Алевтина Васильевна, ни соседи — не поняли, почему так безутешно кричала Юлька. Они-то думали, что от отчаяния, а она кричала от стыда.

Раньше ей было стыдно за других, за мать, за изгнанного из дома отца, за пьяные песни, несущиеся по вечерам из их окон, за больного, беспомощного Борьку, за свои обветшавшие платья, за пустые бутылки, за медяки, отсчитываемые ею в магазине, за деньги, что она то и дело просила у соседей. А теперь ей было стыдно за себя.

Она прятала глаза от Гошки, от женщин, но от взгляда Сисако Тейко спрятаться было нельзя. Везде она видела укоряющий взгляд раскосых, все понимающих глаз: «Что же ты, Юлька?»

Ее страдания были бы, наверно, бесконечны, если бы не Алевтина Васильевна. Она не видела, не хотела видеть ее состояния.

— Ты почему не в школе? — кричала она на Юльку, выгоняя из квартиры соседей. — Ты почему не на экзаменах?

Алевтина Васильевна смотрела на Юльку требовательно и строго.

— Идем! — твердила она. — Идем на экзамены!

— В трусиках? — всхлипывала Юлька.

— В трусиках, в рубашке, в халатике — в чем угодно! Ах, тебе стыдно? Хорошо, я тоже надену такой же халат и пойдем рядом.

Она гладила старое Юлькино платье и говорила:

— Ломоносов пришел в Москву в лаптях. Наши солдаты после войны поступали в институты в рваных шинелях и латаных гимнастерках. Наши девушки носили юбки из мешковины…

— Это когда было-то!

— Давно, — согласилась Алевтина Васильевна. — В войну. После войны. Но кто дал тебе право считать, что они были хуже, чем ты? Ты уверена, что они не хотели иметь красивые платья, модные туфли? Нет, хотели, еще как хотели! Но еще больше они хотели учиться. И шли учиться в том, что у них было. Не одежды своей стеснялись они, а неграмотности. А ты?

Теперь Юлька молчала. Все, что ей говорили, было понятно и справедливо, и возражать уже не хотелось.

— Где же твоя сила воли, если, поставив цель окончить восемь классов, ты отказываешься от нее только потому, что какие-то пьянчужки пропили твое платье? Я не узнаю тебя, Юля.

А ей уже и не нужны были эти восемь классов. И ничего не нужно. Только тишина! Зачем кричит тетя Аля? Тише, пожалуйста, тише…

Юлька не понимала, что с ней. Только что она плакала, кричала, а теперь… Теперь все было безразлично. Уснуть бы…

— Ты слышишь, что я тебе говорю? — откуда-то издалека долетел до нее голос Алевтины Васильевны.

— Я иду, — сказала Юлька. — Я встаю…

Больше ей ничего не запомнилось. Она уже не слышала, как перепуганная Алевтина Васильевна уложила ее на диван, как звала мужа, как вдвоем они что-то с ней делали… Она ничего уже не слышала. В ее мозгу возникали и тут же гасли обрывки то ли ее собственных мыслей, то ли картины, когда-то увиденные ею, то ли еще что. Но связать все это воедино она была уже не в силах. Краем глаза Юлька ловила передвигающуюся по комнате или сидящую возле нее Алевтину Васильевну, одно время заметила врача, но и их слова и их действия были для нее частицей все того же хаоса, разобраться в котором не было никакой возможности…

Утром, уже оправившаяся, но страшно смущенная всем происшедшим, она отправилась с Алевтиной Васильевной в школу.

Если бы можно было, Юлька ни за что не вышла бы из дому. Ей казалось, что как только она переступит порог своей квартиры, десятки людей будут смотреть на нее, осуждающе покачивая головами, и говорить ей тяжелые, но справедливые слова, именно те, которые она заслужила. И ей нечего будет сказать в свое оправдание. Но не идти было нельзя, не идти — значит, навсегда отказаться от всего того, что она так ждала.

В школе Алевтина Васильевна завела Юльку в кабинет директора, вызвала его в коридор, и они куда-то ушли, оставив Юльку одну.

Сколько она здесь сидит — Юлька не знала, но с того времени, как она очутилась в этом кабинете, никто не заглянул сюда, будто и не было в школе ни учителей, ни учеников, ни даже самого директора.

Одиночество не тяготило Юльку, она тихонько сидела на стуле возле двери, ни разу не встав с места, машинально одергивая давно выцветшее платье, которое сейчас почему-то не мешало ей.

Алевтина Васильевна пришла нескоро.

— Иди, — сказала она. — В школе никого нет, в классе — тоже. Одна лишь комиссия. Хорошо все обдумай и отвечай. Иди, доченька. Я буду ждать тебя здесь.

И Юлька пошла. По звонкому, совершенно пустому коридору. Осторожно потянула на себя дверь в класс.

— Можно?

— Входи, Юля.

За столом сидели Наталья Федоровна и две незнакомых учительницы. Юлька облегченно вздохнула: почему-то ей не хотелось, чтобы здесь был Иван Дмитриевич.

Она подошла к столу, несмело взяла билет, прочитала про себя вопросы.

— Вопросы понятны? — спросила Наталья Федоровна.

— Да, — кивнула Юлька.

Эти три вопроса, отчетливо напечатанные на узкой полоске бумаги, были не только понятны. Она их знала. Знала! И не умея скрыть свою радость, Юлька глянула в глаза Наталье Федоровне и робко улыбнулась.

— Вот и молодец, — все поняв, похвалила учительница. — Но не спеши, обдумай хорошенько.

Юлька присела за ближний стол, читала вопросы, писала на листке бумаги, а в душе звенело: «Знаю, знаю, знаю!»

Хорошо ли она отвечала или не очень — Юлька и сама не поняла. Знала только, что очень почему-то торопилась. Но ее ни разу не остановили, не перебили и не задали ни одного дополнительного вопроса.

— Хорошо, Юля, — сказала Наталья Федоровна, когда Юлька кончила. Встала с места, подошла к Юльке, зачем-то взяла у нее из рук исписанный ею листок, тихо сказала: — Зайди к директору.