Клеопатра Гайлит - Крылья

— Мистер Максуэлл хочет знать, кто ваши родители.

— А зачем ему?

— Он думает, что вы делаете ваши модели с помощью ваших родителей.

— У меня отец — сторож на мельнице, — говорит Паня, — мать на мельнице починяет мешки.

— А мой папа — слесарь, — поднимает большущие, озорные глаза на седого американца Кеша.

— У меня отца нет, мама на швейной фабрике, — как бы мимоходом отвечает Толя.

— А у тебя где отец работает — спрашивает переводчица Костю.

— Грузчик. На пристани.

— И скажите им, что нам никто не помогает. У меня папка сделал, было, планер, так на нем полетела девочка одна, наша ученица, и разбилась. То-есть не совсем разбилась, — а только маленько.

— Мистер Уилькинс интересуется сколько лет этой девочке?

— Двенадцать. Она — тоже моделистка хорошая.

Американцы крепко жмут руки моделистам (ой лапы-то у ребят совсем даже не чистые!) и, оживленно переговариваясь, идут к выходу.

Через раскрытые окна песнь выливается на улицу. По улице идут прохожие. Они, улыбаясь, взглядывают на украшенные зеленью и флагами двери, заглядывают мимоходом в поющие окна и несут улыбку дальше — на службу, домой — как теплое воспоминание. Сегодня — 30 августа — конец каникулам.

1 сентября начало учебного года.

Школы шумно празднуют это начало. Загоревшие, крепкие, еще не остывшие от летнего солнца, ребята рассматривают новые, отремонтированные за лето стены школ. Эстрады школьных зал скрипят под их ногами — хочется доплясав недоплясанные танцы, допеть недопетые за лето песни. Впереди — год учебы.

— Ой- ой — в школе теперь не группы, а классы! В школе — директор! Д-и-р-е-к-т-о-р!

В Пушкинской школе ребята устроили большой самодеятельный концерт. Попели хором любимые песни, протанцовали любимые танцы, а после физкультминутки Галя Сахарова об’явила со сцены:

— А теперь, ребята, будет выступать наш литературный кружок. Милка Чернова, а ты займись с младшими. Им будет неинтересно слушать.

— Это тебе самой неинтересно!

— Интересно! Интересно!

— Не пойдем! Хотим тоже слушать!

Среди младших поднялся визг и шум. Пришлось их оставить. За них вступились и родители. Всем интересно было послушать стихи и рассказы.

Очень хорошо пишет стихи Короткова Таня. Она читает их один за другим — про каникулы, про неуды, про школу.

Ребята крепко хлопали ей и просили без конца еще и еще читать.

— Ребята, тишину!

— Эта Галка Сахарова вечно со своей тишиной лезет. Подумаешь — организатор отдыха! Галка-палка!

— Ребята, тишину! — повторяет Галя. — Сейчас Миша Кучеряев прочитает свой рассказ «Как я стал моделистом».

Загорелый мальчуган взобрался на сцену, поправил пионерский галстук и звонко начал:

— Когда я поступил в Пушкинскую школу, я совсем не знал, как делать модели. А потом у нас организовался кружок, ну он работал очень плохо. И мы бросили. А потом один раз я пришел в школу и увидел в зале много ребят. Я подошел к ним. Там на подставке стоял замечательно красивый аэроплан и на нем были красные и золотые буквы. И там было написано «Имени 23 февраля». И мне сказали наши ребята, что это — модель и она будет летать на первомайском празднике. Я живу при школе, потому что моя мама — сторожиха. И вот я стал каждый вечер ходить смотреть на аэроплан. А потом меня увидел заведующий и прогнал. Но я все-таки дожидался, когда он уходил в свою квартиру, и опять приходил к самолету. Один раз я пришел уже тогда, когда поломойки вымыли пол. Света было мало. И я увидел, как по модели бегает маленькая серая мышка. Она присаживалась на задние лапки и что-то грызла на боках самолета. Я тогда испугался, что мышка сгрызет что-нибудь. И потом я пошел потихоньку в нашу комнату и принес Ваську. Это называется так наш кот. И я показал ему мышонка. Васька тогда вырвался из моих рук, потому что он здоровущий, и прыгнул на окно. А потом оттуда ка-ак прыгнет и прямо на самолет. Самолет упал, мышка придавилась. И тогда Васька стал лапами царапать крылья самолета, а я испугался и убежал. А потом была драка наших ребят с Чеховской школой, ну я побоялся признаться. Я думал, что Ваську за это убьют. А потом я стал стараться сделать такую же модель и стал хорошим моделистом. Все. Конец.

Миша свернул тетрадь в трубочку и, раскрасневшийся, побежал со сцены.

Ребята захлопали в ладоши и засмеялись.

Смеялась и Жеся. Она сидела бледная, стриженная в первом ряду. Одна рука у нее была все еще на перевязи.

— А ты почему сразу не сказал, что Васька сломал? — крикнула она Мише.

— Да-а, а ты бы Ваську, небось, убила!

— Дурачок, мы бы драки не устраивали.

Галя опять на сцене.

— Теперь, ребята, наши моделисты, вернувшиеся со Всесоюзного слета, расскажут о слете. Давай, Киселев.

Кешка уже раз сто… нет, не сто, а пятьдесят, наверное, рассказывал, как они приехали в Москву, как начались состязания, как он первый запустил модель и она пролетела 520 метров в 95 секунд, как потом модель Пани Желтова — он раньше тоже в Пушкинской школе учился, а теперь он в Чеховской — улетела за 15 километров и он гнался за ней и пешком, и вплавь, так и не поймал… Как навезли ребята на слет моделей 300. Как Костик Волкомеров поперхнулся булкой и чуть не умер: это он от смеха. Стал смеяться над киевлянами.

А потом Кешке надоело рассказывать, он сел на сцене, свесил, ноги и об’явил:

— А теперь мне надоело. Пусть другие рассказывают. Лучше давайте петь.

— Петь! Петь!

— Давайте — про моторы!

И сразу с припева подхватили ребята и взрослые:

Жеся пела во весь голос Она даже выпрямилась. Ей снова показалось, что под ногами дрогнула, и поплыла земля и снова замерло, как на высоких качелях, сердце.

Пели в школе.

подхватывали песню из окна прохожие и вполголоса мурлыкали ее продолжение, идя по своим делам, улыбаясь и щурясь на голубое осеннее небо.

Жеся не стала ждать окончания вечера и танцев. Она тихонько вышла из школы и повернула к Мельничной улице.

Ранняя сибирская осень чуть-чуть разрисовала золотом березы. На проспекте по углам садоводы выставили большие тазы с осенними цветами. Розовые и фиолетовые астры, душистые тяжелые левкои, густокровавые георгины яркими пятнами легли на фоне тусклых тротуаров. На одном углу старуха продавала букеты из ярких веток осины и пламенеющих кистей рябины. Громкоговоритель на огромном здании орал так, что его было слышно за версту: