Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Он свесил пехтерь наполовину за телегу, разровнял траву, сделав в задке углубление для овцы, которую везли на продажу, для меня, для мешка с дорожными продуктами и для кошёлки с двумя курами.

После ужина мы тронулись в путь…

Овца положила голову на сено и стала засыпать. Я решил всю ночь смотреть на звёзды, на дорогу, на поля, луга и сады. Мне в траве постелили так, что я мог лечь и вытянуть ноги, спать, как дома. Но я не лёг, поехал, как и мать с отцом, сидя в телеге, разве что не спустил с тележной грядки вниз ноги, чтобы они болтались в воздухе.

— Ты ложись и спи, — сказала мать. — Не выспишься, будешь варёным на базаре.

— Не, я смотреть буду, — ответил я.

— Насмотришься — дорога дальняя. И выспаться успеешь, и наглядеться на всё. Тридцать пять вёрст — не шутка.

На выгоне играла гармонь и девки пели частушки.

— Мам, а Мишка наш убежит на вечеринку, — сказал я.

— Ну, он не посмеет одну в доме сестру оставить, — ответила мать. — Скорее ты сбежал бы, а он у нас послушный.

— Не, я тоже не сбежал бы. Я тоже стал послушный. В школу скоро ходить буду.

Мы проехали деревню. Ни в одной избе не светились окна. Летом в деревне редко когда зажигается лампа. Ужинали обычно или засветло, или на улице, при зоревом свете. Когда выехали на изволок, я увидал наш пруд. Он блестел от луны как зеркало. Мне показалось, что я на всю жизнь уезжаю от него, и мне на миг расхотелось уезжать от деревни. Отец подстегнул лошадь. Весело застучали по дороге тележные колёса. Овца подняла голову и стала биться, пыталась подняться. Наверное, ей тоже не хотелось расставаться со своими лугами и полями, где она паслась. И куры в кошёлке перекликнулись.

Отец разговаривал с матерью о хозяйских делах, а я вспоминал, как ходил с матерью по этой дороге в село, спросил:

— Мам, а озерко скоро будет?

— А ты забыл, где оно? — спросила мать. — Вон дяди Семёна берёзки темнеют — не доходя берёзок, озерко.

— А мы останавливаться будем?

— Не знаю, как отец надумает.

Отец повернул лошадь к озерку, отпустил чересседельник. Лошадь попила и повернула к дороге.

— Только губы намочила, — сказал отец. — До Новиковой мельницы теперь не проси пить.

— Дома хорошо напилась, — сказала мать, — не хочет.

— Пап, а мы на мельницу поедем? — спросил я.

— Мимо мельницы. Через брод будем переезжать.

— А там речка?

— Там речка Чернь течёт.

— И рыба в ней есть?

— Должна быть и рыба. Речка без рыбы не бывает.

Мы проезжали мимо берёзок, росших вдоль огорода дяди Семёна. Навстречу нам выбежали с лаем собаки. Отец окликнул их, чтобы признали. Собаки перестали лаять. К дороге вышел дядя Семён, поздоровался и спросил:

— На базар? Я тоже собирался, да на недельку отложил. Медку, может быть, качну. Там, будет мочало, прикупи. Кадушки перебирать надо.

— Посмотрю. И себе надо.

— Ну, с богом.

Дядя Семён остался у дороги. Мы поехали дальше. А дальше потянулась незнакомая мне дорога, по которой я ещё не ходил и не ездил. Отъехав от села, мы подъехали к Алаевке. На нас стали лаять алаевские собаки. Отец отбивался от самых злых и настырных кнутом. Я решил, что деревня называется Алаевкой потому, что тут много собак и они всех встречают и провожают лаем.

Когда отстали и замолкли собаки, отец сказал:

— Вот и до Ивана Иваныча добрались.

Я не увидел никакого Ивана Иваныча. У дороги темнел обломанный сад и развалившийся каменный сарай.

— Пап, а где Иван Иваныч? — спросил я.

— А вот тут он жил, лавку держал, торговлю вёл. В лавке у него товару было всякого. — Отец подстегнул лошадь, заговорил нараспев:

— Ой, пап, это же в Мишкиной книжке так написано! — воскликнул я. — Он читал мне.

— Тебе читал, а я запоминал. И, когда сам маленьким был, слышал от проезжих купцов-коробейников. Бывало, едет дедушка с возком разного товара и приговаривает на свой лад, созывает покупателей.

— Пап, а они такие были, как сейчас купцы, какие тряпки собирают, свистульки привозят? — спросил я.

— Такие же старикашки полезное дело делали. Народ, летом особенно, когда от работы в город не вырваться, много в чём нуждается, такой дедушка-скупщик и подвезёт нужный товар.

— Пап, а почему ты не стал скупщиком? — спросил я.

— У меня грамоты мало, — ответил отец.

— А почему ты не учился?

— Бедность не пускала. А ещё потому, что близко школы не было. В царское время только богатым можно было учиться. Богатых куда угодно могли отвезти на учёбу.

— Пап, а теперь всех можно возить куда угодно? — спросил я.

— Нет, не всех. Тех, кто хорошо учится, не лодырничает, тех только можно направлять учиться дальше.

— Мишку нашего можно направлять?

— Поглядим ещё, как он семилетку закончит.

— За Мишкой не станется, — сказала мать, — а вот как ты у нас с этим делом справишься?

— Я тоже хорошо буду учиться.

За разговорами мы въехали в новую деревню, где дорога была в колдобинах с грязью и в ухабах.

— Пап, какая это деревня? — спросил я.

— Костомарово. А дальше пойдут: Гладкое, Поганец, Жилино, Щеглы, Крыцино, Новикова Мельница, Хохлы, Подберёзово — и город.

— Ой, это мы так скоро приедем? — обрадовался я.

— Погоди «скоро», — сказала мать. — До города не раз ноги отсидишь. Считать — не ехать.

Гладкое было в километре от Костомарова. Потом предстояло проехать прогал в семь километров. Я улёгся и стал смотреть на звёзды. Стучали тележные колёса, будто рассказывали о чём-то. И мне казалось, что я плыву между звёзд, что звёзды не в небе, а на пруду. Так я и не видел Поганца и других деревень, всё заслонил от меня сладкий дорожный сон.

Проснулся я от испуга, вскочил, чуть не свалившись с телеги. Хорошо, что мать придержала меня.

— Сыночек, ты чего испугался-то? Это же речка, — сказала она.

Голос матери был радостный, сразу прогнал от меня испуг. Она смотрела весело вокруг, говорила:

— То-то ж красива реченька! Сколько воды-то она проносит! Вот где жизнь-то людям привольна! Да как месяц-то радостно на водицу светит! И погодка нам хорошая выпала, знать, и всё будет хорошо, задастся, как думалось.

— Базар большой должен быть, — сказал отец. — Только надо не продешевить свой товар.

Я держался за верёвку, прихватывавшую овцу и сено, ещё как будто дремал. Мне казалось, что телегу нашу несёт по речке. С берега в воду съехала чья-то подвода, поравнялась с нашей, и громкий мужской голос прогремел над водой:

— Тпр-ру. Горюха. Пей речную, пей прохладную! Здоровы были! Издалека?