Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Каменские, — ответил отец.

— Соседи. Мы понаринские…

Лишь теперь я проснулся и увидел речку. Лошадь стояла в воде, пила. Вода шумела в тележных колёсах, под мостом справа и за мостом на водопаде. Речка вся сверкала от луны и звёзд. Мне казалось, что это кишит серебристая речная рыба. Лошадь долго и охотно пила. Поднимет голову, оглянется назад и снова опускает губы к воде.

— Пей, пей, — говорит отец. — Речная водица сладкая.

Я смотрю во все глаза на речку: каменные стены на берегах у водопада, мост низкий, островок посередине речки, над речкой слева сад. Я обмер от невиданного зрелища. Вот она какая — речка-то! Если раскопать родник с дом, то получится речка, а от маленьких ключиков не наберёшь столько воды. Лошадь напилась, тронула телегу и потащила её по подводным камням.

— Мы не утопнем? — спросил я.

— Тут брод, — сказал отец. — На броду только чудаки тонут.

— А мы не чудаки?

— Пока не числимся, — ответил отец.

Лошадь вытянула телегу на берег. Отец свернул её с дороги, остановил. От речки дорога поднималась в гору. Отец сказал:

— Ну, минутка есть на отдых. Можно ноги помыть в речке.

— Я не буду, — сказал я. — Вода холодная.

Отец с матерью пошли к речке. Он снял свои тапки, вошёл в воду и воскликнул:

— Ах и вода! Ну, что тебе парное молоко! Вот благодать-то — кто у речки живёт…

Я знал, что такое «парное молоко». Это тёплая-претёплая вода. В такой воде лягушки головастиков из икры выводят. Я соскочил с телеги и бросился к речке. Камешками кололо подошвы, но я не обращал на это внимания. Задрав на бегу штанины, я влетел в воду и ахнул. Вода, как мне показалось, была ледяная. Я попятился к берегу, заныл:

— Обманул зачем-то. Вода ключевая.

Отец сбросил рубаху, ответил:

— Да ты что выдумываешь? Это тебе показалось.

Он стал руками окатывать водой голову, спину, грудь, ахая от удовольствия. Мать вымыла ноги, лицо, сходила к телеге за цибаркой, зачерпнула воды и понесла овце. Я снова вошёл в воду — и теперь она не показалась мне холодной. Только неприятно было ступать по острым и скользким камням.

— Пап, а тут рыба есть? — спросил я.

— Речка без рыбы не бывает. У нас в пруду и то карась водится, а тут разная плавает.

— А её поймать можно?

— Попробуем сейчас.

Отец опустил в воду до локтей руки и стал водить ими под водой. Я решил, что он расставил пальцы и ловит ими рыбу. Опустил тоже под воду руки. Вода стала сносить их.

Я стал мечтать, что на такой воде можно бы построить из кострики, твёрдых стеблей конопли, большую мельницу, не то, что мы в нашей Каменке строили весной на ручейках. Отец вдруг обрадованно произнёс:

— А, вот он, попался, оголец!

В руках у него была маленькая рыбка. Я тронул её, сказал:

— Пап, она ещё маленькая — отпусти её.

— Ну, эта уже не маленькая. Голец больше и не вырастает.

— И её такую едят! — удивился я.

— Такую. Она сладкая: в чистой воде живёт.

— А как ты её поймал?

— Под камнем её взял. Голец с пескарём любят под камешки прятаться, где их ни щука, никакая другая рыба не достанет.

Мы вышли на мост. Отец положил мне руку на плечо, сказал:

— Посмотри повнимательней на речку, на берега, на водопад да послушай, как шумит водица, о чём речи ведёт.

— Пап, а там в домах живут? — спросил я, насмотревшись на речку с берегами.

— То не дома. Там были мельницы. В этих зданиях жернова крутились, мололи зерно. Помнишь, я тебя на мельницу брал в Большое Тёплое, там мы мололи рожь?

— А, помню, помню. Там дядя белый был.

— Дядя-мельник. Тут тоже дяди белые были, мололи для людей зерно. Слушай, как речка-то шумит! Сколько сказок, сколько былей рассказывает да песен поёт!

— Речка рассказывает и поёт? — спросил я. — Да ты что, пап?

— А ты послушай, послушай.

Речка только шумела, но ни о чём не рассказывала и песен не пела. Я решил, что отец шутит надо мной. Речка-то не живая. Как она может петь, да ещё сказки рассказывать?

От речки мы поехали дальше, поднялись в гору и въехали в посёлок, где уже пели петухи. А речного шума не слышалось.

— Мам, а это какие петухи поют? — спросил я.

— Да уж не первые и не вторые. Через Щеглы проезжали— первые заголосили. Утро вон идёт.

Над ровными полями стоял редкий туман. Слева над низиной он лежал белым большим валом. Там протекала Зуша. В посевах пересвистывались перепела, близко подходившие к дороге, в отдалении кричали коростели. Дорога шла накатанная, пыльная. Телега катилась мягко, без стука. Справа потянулись белые, выстроенные в ровный порядок, одинаковые хатки. Я не успел спросить у отца, какая это деревня.

— Вот и Хохлы, — сказал он. — Опрятный посёлок они себе построили. Недавно приехали, а садочки уже поднялись.

— У города живут. Еще бы им не быть опрятными, — сказала мать.

— Пап, а откуда они приехали? — спросил я.

— С Украины переселились. Видать, тесно им там было жить, земли не хватало, вот они и перебрались в наши края.

За рекой над туманом заблестела церковь, освещённая ещё не видимым из-за горизонта солнцем, но скоро показалось и оно, большое, заспанное. И разом всё засветилось, засверкало. Лошадь сама побежала под изволок к последней подгородней деревне Подберёзову. За Подберёзовом потянулось большое поле с огуречными, морковными грядками, росли помидоры и подсолнухи. Сверкала роса. Пели вокруг птицы. От города донёсся долгий гудок.

— Слышишь? — спросил отец. — Паровоз пришёл. Если московский, то, глядишь, подвозить кого придётся.

Я сидел ошеломлённый видом, звуками, ожиданием неведомого, придавленный тяжёлой отцовской свитой. Солнце сразу стало пригревать, я начал выбираться к его теплу, встал на колени.

Мы подъехали к высокой отвесной каменной преграде. Лошадь свернула влево. Колёса застучали и запрыгали по камням. Меня охватило холодом и сыростью. Оторвав взгляд от неприступной каменной громады, я снова увидел реку, поднимавшую белый пар.

— Ещё речка! — воскликнул я, вертя головой.

— Это уже река, — сказал отец. — Зуша-матушка. А рыба-то как бьётся?

— Пап, а это стенка?

— Это не стенка — Караулова гора.

Здесь вдоль каменного отвеса тянулись узкие тропки. Мать пошла пешком по самой натоптанной. Наша дорога то заходила в реку, шелестела в колёсах вода и хрустели под железными ободьями камешки, то снова выходила на тряский каменистый берег. Во многих местах тропинки и дорогу перерезали ручейки. Из горы били родники. Вода стремительно неслась по жёлтым камешкам в речку. У родника отец остановил лошадь, заставил её ещё попить речной воды, напился сам из большого родника, над которым лежала чёрная дубовая доска.

Отец лёг на камни и пил.

— Кружка есть, — сказала мать, — что так-то пить?

— Так вкуснее, — ответил отец, обтирая рукой губы. — Сын, ты попьёшь?