Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Ульи пригреты солнцем. Я смотрю на сад, на грядки. Всё растёт. Взошёл укроп и мак. Их мы не сеем, растут от самосева из года в год, я люблю их за это. Огурцы надо сажать, оберегать от холода и от жары, а укроп с маком ничего не боятся. Я обхожу вишни, отдираю «клей», янтарную вишнёвую смолу, и жую её. Мне так нравится одному забираться в вишнёвые заросли, в малинник, где работают паучки, мушки, маленькие птички. Мне кажется, что всё это моё. Я всему и всем хозяин. В малине у нас каждый год крапивница вьёт гнёздышко и выводит птенцов. Когда я бываю в саду, то многое вижу и слышу. Вот крикнули ласточки. Они тоже мои, живут в хлеву и в сенцах. Так кричат они только на кошек. Я затаиваюсь и смотрю. Из соседнего сада, от Назаровых, выбирается кот. Он внимательно осматривает огород, деревья, презрительно посмотрел на ласточек, поспешил скрыться под вишни. Он не боится их, но криком своим они мешают охотиться. Если ласточки стали носиться над ним, то обязательно его заметит человек и припугнёт. Это самое я и делаю. На верхушке малины затенькала птичка. Кот смотрит на неё, крадётся. Я поднимаю два камня и один за другим запускаю в него. Кот подпрыгивает, вякает и стрелой бросается в свой сад. Он так и не знает, кого на него накликали ласточки. И не только себя ласточки охраняют, а всех птиц.

Мишка зовёт меня завтракать. Я притаился в вишнях. Он осматривает сад — не видит меня — уходит. Мне радостно, что он смотрел в мою сторону и не увидал меня. Иногда мне очень хочется стать человеком-невидимкой. Тогда я пришёл бы в школу, сел бы за стол и не отзывался бы. Все думали бы, что пропустил уроки, а я всё знал бы. То-то удивились бы моим способностям.

— Где был? — спросил Мишка, когда я вошёл в избу.

— В саду. Вишни цветут. На яблонях яблок много будет, — сообщаю я. — А на моей больше всех цветков.

У нас всё поделено: яблони, груши, сливы, куры, овцы, ягнята. Такая у нас игра в «твоё-моё». Но мы-то знали, что всё, конечно, общее.

Наступила пора, когда стали облетать с деревьев белые лепестки. Однажды я отстал у Глотова от ребят, свернул за кузнецом на канаву и пошёл к школе с другой стороны, через «дёр» — кусты терновника, они были в цвету. Я шёл по тропинке, приглядываясь и прислушиваясь. Боялся я лишь страшного зверья и Алёши Авдея, глотовского дурачка. Но в цветущем кустарнике всё далеко просматривалось, гудели пчёлы со шмелями, было весело. А с черёмухи уже падали лепестки. Шумнёт ветерок по веткам — и проливается белый цветочный ливень.

Белые лепестки пристают к моей рубахе, но на ветру отлетают. Я перехожу от черёмухи к черёмухе, хочу прийти в школу в цветочных лепестках. Меня осыпает ими под черёмухой— и так хорошо, славно и отрадно стоять под таким ливнем. Я смотрю вверх и вижу, как видел не раз падавшие свысока дождевые капли из тёмной глубины неба, вижу похожие на дождь лепестки, вслушиваюсь и слышу их шум, колокольчиковый перезвон. Всё, что вижу я, не видят ребята. Они давно в школе, играют в «петуха», борются, спорят и не видят такой дивной красоты.

Быстро отцветают деревья. Когда они цветут, то бывают похожими на молодых людей, а отцветут — и состарятся сразу. Листва на них становится густой и тяжёлой. Когда деревья в цвету, то кажется, что они собрались, нарядились куда-то на большой праздник. Мне всегда хотелось быть с ними на их празднике.

Я взглянул на школу и испугался. У школы не было видно ни души. Я вспомнил, что я должен быть тоже в классе, где, как мне показалось, давно уже шёл урок, но я опоздал. Я побрёл тихо к школе, думая, что, может быть, мне вовсе не ходить, вернуться домой и сказать, что меня отпустили, что у меня заболело что-то, но брат скажет, что я соврал, и я с замиранием сердца подошёл к школьному порогу, стал перебарывать в себе страх. На моё счастье из класса вышел Алексей Сидорович, спросил:

— Ты что — задержался?

— Задержался, — ответил я.

— Ничего, бывает. Положи сумку и сходи наломай в саду черёмухи. Весна, а мы без цветов.

Алексей Сидорович сказал моему учителю отпустить меня в сад, ушёл в свою половину дома, где он жил. А я отправился за черёмухой.

По-прежнему осыпались лепестки с черёмух. Я находил низкие кусты с молодыми цветами, пушистые и пахучие, брался за ветку, нюхал, любовался ею и отпускал. Мне было жалко отламывать ветки, портить красоту. Я оставлял куст и шёл к другому, а они казались один другого красивее. Я дошёл до дальней канавы, где и решил всё же наломать черёмухи.

У меня много бывало разных желаний: стать человеком-невидимкой, научиться летать без крыльев, уметь шагать одним шагом от Каменки до Глотова, быть великаном, уметь разговаривать с птицами и зверями, найти миллион денег и накормить всех конфетами, но больше всего хотелось быть волшебником и сделать так, чтобы всю жизнь был ежедневно праздник, чтобы люди никогда не ссорились, не дрались, а только веселились бы. Волшебником, разумеется, мне побывать не пришлось, но праздники по моему желанию бывали бесконечно. И даже последний день в школе оказался праздником.

Что было самое интересное в этот день — в школу идти надо было без книжек и тетрадей, но нарядными. Раньше в деревне не слышно было утром ребячьих голосов, а в этот день с утра начались крики, веселье, слышалось: «Последний день — учиться лень…»

Я тоже радовался последнему дню. Завтра можно будет не вставать рано, а потом пуститься с ребятами в сад, в орешник; можно будет разрывать родники, ловить карасей, кататься на лошадях…

В школу мы принеслись раньше времени, потому что неслись на этот праздник наперегонки. Так было радостно всем. Правда, Шурка Машков и Ванька Сербиян, а ещё Митька Машков не радовались. Они оставались в своих классах на второй год, но всё равно не отставали от нас в дороге.

Сидели в этот день мы все в одном классном помещении, где учились второклассники и четвероклассники. Я выбрал себе на будущий год парту поближе к учителю. Я переходил к Алексею Сидоровичу и очень радовался этому, потому что его все любили и уважали и учил он хорошо. Отметки за учебный год зачитывали ученики: за первый и третий класс — мой брат, за второй и четвёртый — Вера Трихина.

Мне было радостно, что я перешёл во второй класс, и жалко Ваньку Сербияна, что он остался снова в этом же классе. Правда, Ванька не заплакал, но насилу удержался от слёз. Митька Машков засмеялся. Его родная тётка, Машка Сычиха, много лет ходила в первый класс, бросила — и не тужит, а он всего-то второй год в третий походит — велика ли беда. А Шурка сказал, что он и не пойдёт с осени в школу, будет с отцом пастушить, хлеб зарабатывать, а зимой будет работать в колхозе.

Алексей Сидорович поздравил нас с окончанием учебного года и сказал, что учебный год школьный закончился, а домашний должен продолжаться, что за лето надо прочитать как можно больше книжек, подготовиться к новому классу, что он будет заходить в библиотеку и спрашивать, кто берёт читать книжки. Потом он сказал: