Алки Зеи - Петрос идет по городу

— Раз Жаба поет, что-нибудь хорошее услышим вечером по радио.

— Sie heißt Lili Marlen [38] Ее зовут Лили́ Марле́н (нем.) . , — разливался соловьем Жаба.

Все быстро разгадали его фокус: он притворялся веселым, чтобы люди думали, будто немцы одерживают победы.

— Он принимает нас за идиотов, — выходил из себя дедушка.

В маленьком квартале, где жил Петрос, никто не мог спать спокойно, хотя иностранные радиостанции громко вещали: «Победа приближается», хотя на фронтах наступали русские и англичане с американцами.

«Черная клетка» кружила по улицам, то и дело останавливаясь у чьей-нибудь двери. Сегодня они… завтра мы…

Сотирис уехал к Ахиллесу. Об этом, кроме Петроса и Янниса, не знал никто, даже Антигона. «Чем меньше мы знаем друг о друге, тем лучше». Разве не так сказал сумасшедший в пижаме? Петрос не знал ничего о господине Григо́рисе, жившем в соседнем доме. А он оказался таким важным человеком, что за ним приехала «черная клетка» с десятью вооруженными до зубов немецкими солдатами; его подняли на рассвете с постели и увезли куда-то.

Господин Григорис, почтовый служащий, уходил с утра на работу, а вечером сидел в кофейне и так шумно прихлебывал кофе, что слышно было на противоположном тротуаре. Петрос его невзлюбил, так как при каждой встрече на улице слышал от него один и тот же вопрос:

«Ну, пострел, как твои успехи в школе?»

Ничего не знал Петрос и о госпоже Ни́ки, которую вместе с двумя дочерьми тоже арестовали немцы. Когда они с Сотирисом были еще малышами, то звонили к ней в квартиру и тут же прятались в подъезде. Госпожа Ники открывала дверь и, не увидев никого, кричала:

«Бесчувственные создания!»

А они в своем тайнике прыскали от смеха.

Яннис перестал ночевать дома. Чтобы повидаться с ним, Петрос ходил в другой квартал к незнакомым людям. В скульптурной мастерской больше не собиралась молодежь. Там жила теперь блондинка по имени Ма́ро, с волосами в мелких кудряшках, как у негритянки. Она играла на скрипке. Под видом уроков музыки Петрос ходил к ней два раза в неделю. В скрипичном футляре он приносил пачки газет в одну страничку, которые печатал Яннис со своими друзьями где-то в прачечной. Кроме «здравствуй», Маро не говорила ему ни слова. Молча вынимала газеты и отдавала ему пустой футляр. Петрос немного мешкал, ожидая, не заведет ли она с ним беседу, и успевал полюбоваться на глиняную Дросулу. Но Маро, поздоровавшись, больше не открывала рта. Она смотрела всегда на Петроса равнодушными глазами, никогда не улыбалась, но и не выглядела печальной. Лицо у нее было точно высечено из камня, но не Ахиллесом, потому что камень оживал у него под руками…

Только один раз, когда Петрос утром пришел со своей «скрипкой» в мастерскую, он увидел другую Маро. Прежде всего она сказала:

— Добрый день, Одуванчик.

Потом развела для него в воде немного сухого молока и дала кусочек кекса, испеченного из сладкого горошка.

— Ешь и пей, — проговорила она хриплым голосом и погодя прибавила: — Сегодня в тире расстреляли семерых… Среди них и Анто́ниса…

В последнее лето перед войной пятнадцатого августа Петрос ходил с дядей Ангелосом на ярмарку.

«Зайдем в тир», — предложил дядя Ангелос.

Петрос, не знавший, что это такое, тут же согласился, потому что с дядей ему всюду было интересно.

Оказалось, что тир — это большой дощатый балаган без передней стенки с длинным прилавком. В глубине висело в ряд пять-шесть белых квадратных картонок с черным пятном посередине, а вокруг него черные окружности, одна больше другой, как круги на воде, если бросить в озеро камень. Стоявшая за прилавком пухленькая девушка дала дяде Ангелосу ружье.

— Цельтесь в самое сердце, — сказала она с кокетливой улыбкой.

Взяв ружье, он нагнулся немного, уперев локти в прилавок, прицелился и выстрелил. Вторая пуля попала в центр черного пятна. Девушка сняла с полки большую куклу в розовом платье с надутой физиономией и преподнесла ее дяде Ангелосу. Он долго-долго потом смеялся…

Таким представлял себе Петрос тир. А сейчас Маро сказала, что там расстреляли семерых, а среди них и Антониса… Маро с каменным лицом вынула, как обычно, из футляра газеты, но из глаз ее капали слезы, и от них расплывались буквы с еще не просохшей типографской краской.

Петрос не решился спросить, в каком тире это произошло и кто такой Антонис. Но через несколько дней он и все Афины узнали еще о троих, потом о двадцати, тридцати расстрелянных… Когда партизаны взрывали немецкий поезд или мост, когда похищали в качестве заложника какого-нибудь немецкого офицера, народ ждал, что в тире каратели прицелятся в самое сердце…

— Расстреляли двести человек, — сообщила однажды утром расстроенная вконец мама, вернувшись домой из лавки с покупками.

Это было первого мая. Проснувшись, Антигона потянулась и, встав с постели, широко распахнула ставни. Комната наполнилась солнечным светом.

— Помнишь, Петрос, последнее первое мая перед войной? — спросила она и повернулась спиной к окну, так что солнце позолотило ее волосы.

Петрос прекрасно помнил тот день. Он ходил с папой на улицу Патиси́а, чтобы купить венок и повесить его над дверью своего дома. Мама заказала венок из красных роз, и, хотя он был самым дорогим, они купили его, потому что мама больше всех других цветов любила красные розы… А Дросула любила маргаритки. Однажды она нарисовала маргаритку с поникшей головкой и сказала Петросу: «Это девушка, которая пропала из-за капли оливкового масла». Дросула сказала не «погибла», а «пропала». Петрос смотрел на поникшую маргаритку, и ему казалось, что перед ним девушка, умершая от голода…

Если бы Дросула не «уехала туда», она нарисовала бы теперь двести маргариток с красными сердцами и поникшими головками. Если бы она не «уехала туда», то читала бы стихи Костаса Агариноса о героях, которых расстреливают каждый день на заре, и твердила бы:

«Он нашел такие слова, что возопят, пожалуй, и камни».

Антигона запрятала поэму Агариноса в обложку старого учебника и часто доставала ее оттуда, чтобы прочитать Петросу. Теперь только с братом могла она поговорить перед сном о своем поэте. Ведь Рита не выйдет на улицу, пока немцы не покинут город. Она спряталась в чьем-то доме; только Антигона знала где и раз в неделю ходила ее проведать.

— Поменьше хождений туда-сюда, — предупредил ее Яннис.

В ясную, солнечную погоду Антигона особенно убивалась:

— Бедняжка Рита! Когда же наконец она увидит солнце!

Рита спаслась, потому что послушалась Янниса. Немцы издали приказ, чтобы все евреи зарегистрировались. Ее родные тотчас же сделали это и каждое утро должны были являться к немецким властям и отмечаться в списках.