Алки Зеи - Петрос идет по городу

— Не сказали бы, получайте по зубам, — заметил Гарибальди.

— Ох, Гарибальди! Разве можно так думать? — покачал головой дедушка.

Упорно качал головой и Гарибальди; оба они стали похожи на упрямых мальчишек, повздоривших из-за биток во время игры.

Смешно было наблюдать, как они ссорятся. Они садились друг к другу спиной, с сердитыми физиономиями, один с красной, другой с черной. Чаще прав оказывался итальянец, но дедушка не любил отступать. Так поругались они в последний раз из-за отвертки. Весь вечер дедушка приставал к Петросу:

— Сходи к слесарю, попроси у него отвертку. Мне надо подкрутить винтики в моем старом диване, а то как-нибудь среди ночи я рухну вместе с ним.

Итальянец устал твердить, что дело не в винтах, что прогнила доска, поэтому винты в ней не держатся, и что он знает, как починить диван, который станет крепким и сможет выдержать даже слона. Дедушка упрямо стоял на своем:

— Мне нужна отвертка.

Петросу не хотелось идти. Он только что вернулся усталый с «урока музыки». И к тому же считал, что прав Гарибальди. Но разве старик оставит человека в покое!.. Слесарная мастерская находилась за углом на площади. Когда он пришел туда, она уже закрывалась. Слесарь дал ему отвертку и сказал с обидой:

— Куда запропастился твой дед? Испугался, что я обыграл его три раза подряд в та́вли [39] Восточная игра, напоминающая шашки. ? Передай ему, завтра буду его ждать.

Он едва успел договорить, как со всех сторон на площадь хлынули мотоциклы и автомашины, а в них сидели вооруженные до зубов немецкие солдаты.

— Господи помилуй! — воскликнул слесарь, втаскивая в мастерскую стоявшего в дверях Петроса.

Он хотел опустить дверную решетку, но не успел: его схватил за руку немецкий солдат; другой выволок на улицу Петроса.

— Raus… raus! [40] Вон… Вон! (нем.) . — орали они.

Площадь заполнилась людьми, которых выставили из кофеен, магазинов, домов. Отовсюду согнали народ.

— Raus… raus!

Не зная, куда девать отвертку, Петрос сжимал ее в руке. Слесарь дрожал мелкой дрожью. Петрос видел впервые, как человек дрожит всем телом.

— Raus… raus!

Немцы волокли какую-то женщину в халате, прижимавшую крышку от кастрюли.

— Нас убьют… Мои бедные детки… — рыдал слесарь.

Вокруг площади расставили пулеметы.

— Облава, — сказал кто-то.

— Облава, — шептали люди.

Подъехала легковая военная машина и остановилась в центре площади. Из нее вылезли два немецких офицера и человек, похожий на огородное чучело. Капюшон закрывал ему все лицо, а вместо глаз зияли большие отверстия.

— Нас убьют… — трясся слесарь.

«Кого убьют? — недоумевал Петрос. — Нас?» То есть и его?.. «Когда, Одуванчик, кончится война…» Война никогда не кончится для Дросулы… «Первый освобожденный квартал в Афинах мы назовем именем Дросулы». Но для Дросулы никогда не придет свобода. И для него, Петроса, тоже! Он никогда не станет взрослым. Навсегда останется мальчиком. «Бедняга Одуванчик пошел за отверткой и…» — скажут про него. Будет ли ему больно?.. «Цельтесь в самое сердце». Может быть, потом откроют игрушечные магазины, и все немцы увезут с собой в Германию кукол в розовых платьях.

Слесарь плакал теперь навзрыд. Петросу нестерпимо жали ботинки. Словно у него внезапно выросли ноги. Ему хотелось разуться. Он страдал от мучительной боли.

Человек в капюшоне тыкал своим толстым коротким пальцем:

— Этот… Тот… Этот…

Тех, на кого он указывал, солдаты сажали в «черные клетки».

Он указал и на женщину в халате. Она молча прижала к груди крышку от кастрюли и села в машину.

Петрос не мог больше стоять в тесных ботинках. Толстый короткий палец все отбирал и отбирал людей. Остановится ли он на мальчике с отверткой в руке? Нет, человек в капюшоне пропустил его и нацелился на слесаря. Тот плакал, рыдал, цеплялся за электрический столб.

— Мои ребятишки… Пожалейте моих детей! — выл он.

Оторвав слесаря от столба, немцы втолкнули, вернее, бросили его в машину.

Петросу необходимо было скинуть ботинки, иначе большие пальцы у него вылезут наружу. На человеке в капюшоне были ботинки без шнурков. Наверно, у него пухли ноги…

Вместе с Петросом в школе учился один толстяк, Ла́кис, страшный доносчик.

— Кто разбил окно? — спрашивал господин Лукатос.

— Он, — указывал Лакис толстеньким коротким пальцем на какого-нибудь мальчика.

— Кто кидал мел в стену?

— Он. И он.

— Кто топтал цветы на газоне?

— Он.

Лакис не закрывал лица капюшоном с дырками. На большой перемене в школу приходил его отец, содержавший небольшую харчевню, и приносил ему жареную рыбу в промасленной бумаге. У отца Лакиса, тоже толстяка, распухшие ноги с трудом влезали в ботинки, из которых были вынуты шнурки. Толстенький короткий палец Лакиса блестел после того, как он ел рыбу…

Площадь опустела, уехали военные машины и «черные клетки». Петрос сжимал в дрожащей руке отвертку. Оставшиеся на свободе люди разбегались с безумным криком и плачем.

— Проклятье! Проклятье! — кричала какая-то старуха, воздев к небу руки.

— Ступай домой, — набросилась на Петроса пожилая женщина. — Облава кончилась, а мать твоя от беспокойства с ума сойдет.

…Облава кончилась. Облава. Облава…

Петрос с трудом передвигал ноги, которые точно свинцом налились, хотя ботинки перестали ему жать.

Он расскажет об облаве Гарибальди, хоть немного изольет душу. Тот все знает и все умеет.

…Существительные женского рода оканчиваются на «а», учила итальянца мама. Вода, стена, подушка… облава! Есть только одно существительное женского рода на «а»: облава, облава, облава. Помимо своей воли Петрос без конца твердил про себя: «Облава, облава, облава, облава…» И под аккомпанемент этого слова брел к дому.

Дедушка с нетерпением ждал высадки английского десанта в Грецию.

— Англичанин не придет, — к великому негодованию дедушки, утверждал Гарибальди.

— Тем лучше, — говорил папа. — Значит, мы сами освободим родину и никому не будем обязаны.

Ахиллес и его друзья брали город за городом, селение за селением. Дедушке незачем было смотреть на географическую карту: он знал прекрасно свою страну, изъездив ее вдоль и поперек с труппой Великой Антигоны.

— Партизаны захватили Эдессу, — сообщал папа.

— Прекрасная публика, — тотчас отзывался дедушка. — Двенадцать раз вызывали Великую Антигону после «Дамы с камелиями».

Если же он слышал о каком-нибудь городе, оставившем у него неприятные воспоминания, то бормотал:

— Гм, пропали партизаны: стакана воды им там не дадут… Мы играли перед пустым залом.