Донат Шайнер - Сорванец

— Этот парнишка, милая пани, не так уж плох. Сорванец, конечно, но он это перерастёт. Жизнь его ещё обтешет. И мы были ничем не лучше.

И вы знаете, что все мы любили господина учителя Горжейша? Он был для нас как отец.

Однажды весь класс был в возбуждении. Ота Крацик не явился в школу. Господин Горжейш пришёл из учительской, молча ходил вдоль окон, но было заметно, что он собирается что-то сказать. Что произошло? Наконец он заговорил:

— К господину директору пришла пани Крацикова. Она жалуется, что кто-то из вас, ребята, отнял у Оты Крацика очки и разбил их! Признайтесь, кто это сделал?

В классе была тишина. Я оглядывался, не подымет ли кто-нибудь руку.

— Это случилось вчера. Ота говорит, что… — Господин учитель не назвал имени, он ждал. После минутного молчания он сказал: — Пани Крацикова заявила, что это был ты! — И учитель указал на меня.

У меня остановилось дыхание. Как так?

— Я этого не делал, — заявил я, смотря в глаза учителю.

В этот момент двери открылись, и в класс вошёл директор с пани Крациковой.

— Ну как, он признался? — спросил директор учителя.

Господин Горжейш посмотрел на меня, а потом решительно сказал:

— Этот мальчик не виноват.

Тут пани Крацикова закричала:

— Наш Ота никогда не лжёт! И вы, господин учитель, верите этому мальчишке, а моему сыну не верите?

— Да, я ему верю! Он этого не делал, я знаю своих учеников! — После этих слов учитель вырос в моих глазах до самого потолка. — Шайнер — озорник, но он не отнимал и не разбивал очки!

Пани Крацикова опять хотела что-то сказать, но учитель опередил её:

— Кто из вас, ребята, видел, как Шайнер разбил Оте очки?

Было тихо.

— Кто это видел, пусть встанет!

Неужели кто-нибудь действительно встанет? «Нет, не может быть, — говорил я себе, — это была ложь, я этого не делал». И всё же кто-то встал.

Руку поднял Йозеф Мароушек.

— Так как обстояло дело, Мароушек? — спросил его учитель.

— Господин учитель, Ота Крацик вчера хотел, чтобы я дал ему списать домашнее задание. А я не дал. Так он подстерёг меня в парке… Он первый начал. Он на меня наскочил, тут у него очки упали на землю. А я тогда убежал. — Мароушек кончил.

Прежде чем кто-нибудь успел слово произнести, учитель сказал:

— Почему Ота не рассказал дома, как это было на самом деле? Стыдно лгать!

Как мне хотелось в эту минуту поблагодарить Мароушека, а ещё больше — учителя. Он ведь не выспрашивал меня, а сразу сказал, что это не я. Почему он был так уверен? И он сказал, что знает своих учеников. Что же ещё он знает обо мне?

Директор вышел из класса вместе с пани Крациковой. Господин учитель снова прошёлся по классу, а потом сказал:

— Не лгите, никогда не лгите! Я должен верить вам!

Занятия продолжались, а я всё думал о том, как мне отблагодарить господина учителя за его доверие. Если бы он захотел мой нож или даже губную гармошку, я бы дал ему их!

Солнце одержало полную победу. У ручья расцвели лютики, появились первые анемоны и маргаритки. Тепло начало выманивать из земли ростки, а из почек цветы. Земля, растения и облака выглядели как новенькие.

Бабушка тоже не захотела отставать. Она принесла из лесу охапку еловых веток, насадила их на палку и вычистила печную трубу. Потом она обмазала печь глиной, а в следующее воскресенье началась побелка. В извёстку она добавила немного бельевой синьки, чтобы белила отливали голубизной. В один день всё было кончено. В это последнее воскресенье перед пасхой белили повсюду. Все дома и избы чисто оделись, чтобы солнышко об них не испачкалось.

В пасхальную субботу мы ходили колядовать. «Дайте ради пасхи колечко колбаски…» — пели мы. Но в основном колядовщиков одаривали яйцами-крашенками. Я ходил колядовать ко всем, у кого были куры. Набравшись смелости, я зашёл даже в несколько городских домов. Попытка не пытка: что, если какая-нибудь барыня тоже даст мне крашенку? Или угостит меня ломтём кулича, а куличи у городских, наверное, хороши: сахарные, а может, даже с орехами и с изюмом.

Я дошёл до самой городской площади, и в доме «У Чекалов» повстречал ещё одного колядовщика. Он был в деревянных башмаках, как и я, штаны обтрёпанные, но жил он на другой городской окраине. Звали его Клепач. Он был чуть старше меня, лет так одиннадцати. Мы поднялись на второй этаж и остановились перед квартирой аптекаря. Кто будет звонить? Позвонил Клепач. В коридоре раздались шаги, и мы начали на два голоса:

— Дайте ради пасхи…

Открылись двери, и вышла пани аптекарша. Она постояла, глядя на нас, потом сказала:

— Ну вот что, мальчики, крашенок у меня, конечно, нет, но всё равно заходите: что-нибудь у меня для вас найдётся.

Она оставила нас в прихожей. Я осмотрелся — всё вокруг мне очень понравилось. Лампа под потолком, ковёр, вешалка и кольца у стенки, из которых торчало несколько зонтиков. Красота какая!

Вскоре хозяйка вернулась и принесла нам в кастрюле какой-то соус, в котором плавали нарезанные кнедлики.

— Вот вам две ложки и ешьте!

Мы посмотрели друг на друга. Клепач взял кастрюлю, окунул в неё ложку и попробовал. Я ждал, что он скажет. Между тем аптекарша ушла, мы остались одни в прихожей.

Клепач попробовал, и я видел, как он скривился. Наклонясь ко мне, он тихо сказал:

— Холодное и прокисшее. Чем выкинуть, она дала это нам. Я не буду есть эту кислятину. Пусть сама ест!

Я стоял с ложкой в руке и не знал, что делать. Поставить кастрюлю на пол и уйти? Больше мне ничего не приходило в голову. Зато Клепач вдруг придумал:

— Оттяни немного вон тот зонтик в углу!

Я подскочил к вешалке и оттянул спицы от рукоятки одного из зонтиков. Клепач не мешкая вылил в зонтик содержимое кастрюли. Потом он поставил её на пол, взял меня за руку и вывел из квартиры. Когда мы свернули за угол, он сказал:

— В другой раз будет ей наука. До такого голода мы ещё не дожили!

Мы разошлись каждый в свою сторону. Но домой я не пошёл. Я направился к новому дому у церкви. Не помню уже, кто жил на третьем этаже, но там мне дали два яйца и булку, которую я сунул в карман куртки. Спускаясь вниз по лестнице, я опустил яйца в другой карман. Но я забыл, что он у меня дырявый. Бац! — яйца шмякнулись на ступеньки. А они были сырые. Только этого мне не хватало! Скорлупа, желтки, белки — всё превратилось в сплошную кашу.

Я уже хотел было уходить, как вдруг на втором этаже открылись двери и кто-то высунул голову. Какая-то женщина выглянула, чтобы посмотреть, в чём дело. Я стоял над разбитыми яйцами с невинным видом. Не успел я рта раскрыть, как рядом со мной оказалось ведро с водой и тряпка. И я услышал приказ:

— Мой лестницу, сорванец ты этакий!

Ничего не поделаешь. Я вымыл лестницу до самого низу. Единственной наградой за мой труд были слова: