Донат Шайнер - Сорванец

Да, раз уж речь зашла о хлебе… Даром нам тогда ничего не доставалось. Разве что подзатыльники. А хлеб в те времена приходилось зарабатывать даже мне, хотя мне и было всего восемь-девять лет.

Через день я ходил к господину директору школы чистить обувь для всей семьи — за это я получал крону. За то, что я носил молоко из пригорода в гостиницу на площади, мне платили пятьдесят геллеров. Изо дня в день. Какая ни на есть, а всё же помощь бабушке. Она тогда зарабатывала по шесть крон в день, значит, тридцать шесть крон в неделю. И на это нам нужно было прожить. Поэтому я и толкался всюду, где можно было подработать.

Примерно в двух часах ходу от города было село, где служил конюхом у богатой крестьянки мой дядя Франтишек. До села можно было добежать меньше чем за час, если поторопиться. Когда мне было грустно, я всегда бежал к дяде. И когда мне нужно было довериться кому-то, я тоже всегда искал дядю Франтишка. Он знал все мои радости и горести, и мы отлично понимали друг друга.

Зимой и летом дядя спал в конюшне. Хозяйка не велела ему спать в другом месте. На случай, мол, если с коровами или с лошадьми ночью что-нибудь стрясётся. Когда я заглядывал в хозяйкину горницу, я видел там кровать с перинами. Дядя укрывался одним тулупом.

— Не беда, — говаривал он, — и в конюшне под тулупом можно видеть прекрасные сны. Когда подрастёшь немного, ты сам это поймёшь.

Я часто ездил с дядей в поле. Иногда он даже передавал мне вожжи, и я сам правил запряжкой. И на конной молотилке он меня катал. Но всего лучше нам было, когда в воскресенье мы сидели с ним вдвоём на его полатях. Мухи жужжали над нашими головами, кони и коровы дремали. В изголовье дядиной постели стоял деревянный сундук, набитый книгами. Я был счастлив, когда дядя брал в руки одну из своих тетрадок, где у него были записаны всевозможные стихи и песни. Затаив дыхание я слушал, как он читал стихи.

Эти стихи произвели на меня незабываемое впечатление, и я выучил их на память по дядиной тетрадке. Тогда я ещё не знал, что их написал Сватоплук Чех.

А ещё дядя учил меня песням. А как он умел рассказывать! Я сидел и слушал. Однажды дядя спрашивает:

— Ты когда-нибудь обращал внимание на руки у людей?

— Да, на бабушкины.

— Всегда к ним присматривайся. По ним ты и узнаешь человека.

— А если человек ничего не делает?

— Это ты про кого?

— Про пана Воду, полицейского.

— Кто ничего не делает, у того руки выросли понапрасну.

По дороге домой я разглядывал свои руки; уж очень мне хотелось знать: а вдруг и у меня они выросли понапрасну?

Нет, оказалось — не понапрасну: уже в ближайшие дни нашлась работа, отличная, выгодная работа для нашей вечно голодной компании. В том году во всех окрестных лесах объявилась тьма-тьмущая «монашек». Гусеница этой бабочки может сожрать всю хвою, и тогда дерево гибнет. Гусеницы ползут по дереву снизу вверх, и их нужно уничтожать, пока не поздно. Для этой работы мы, мальчишки, были самой подходящей и самой дешёвой рабочей силой. Получали мы по пятьдесят геллеров за час.

Бабушка немедля отправила меня на эту работу. Каждое утро целая толпа мальчишек с нашей улицы отправлялась в лес, который назывался Сваков. Кто брал с собой на обед хлеб с колбасой, кто — с салом, а я нёс с собой сухую краюху, но зато в бутылке у меня было молоко от нашей козы.

Пан Трнка, глуховатый сваковский лесничий, встречал нас на опушке леса, трясущейся рукой заносил наши имена в записную книжку и показывал нам, что мы должны делать. Нужно было палками давить гусениц, которые ползли по стволам деревьев. Потом он уходил снимать урожай со своего поля у сторожки, за лесом. Вот этого ему не следовало делать!

Какое-то время мы с азартом давили гусениц, но стоило кому-нибудь из мальчишек сунуть мне гусеницу за пояс штанов, как нашему трудолюбию приходил конец. Чтобы нас не застали врасплох, мы выставляли дозорных. К вечеру опять приходил лесничий Трнка, записывал отработанные нами часы и свистел в свисток в знак окончания работы. И всё же мы спровадили на тот свет немало гусениц «монашки».

По субботам, после обеда, мы ходили за получкой. За четыре недели работы в лесу я заработал себе на ботинки. Первые ботинки в моей жизни. Мне было десять лет. До той поры с ранней зимы до поздней осени я ходил босиком. А зимой в деревянных башмаках.

Сколько острых камешков и всяких заноз засадил я себе за лето! Ни один палец на ноге не остался целым. В особо тяжёлых случаях бабушка принималась за лечение. Она доставала из бутыли пучок арники, которая у нас всегда была настояна на спирту, прикладывала её к ранке, и всё было в порядке. Правда, жгла она изрядно. Приложить к свежей ране арнику со спиртом — примерно то же, что сесть на раскалённую плиту.

Плыву я как-то по реке в корыте и везу домой пучок камыша. Подплываю к берегу, а там мальчишки и девчонки вздумали «печь блины» — пускать по воде плоские камешки. Не успел я понять, в чём дело, как вдруг почувствовал удар в лоб — я только откачнулся. И тут кровь залила мне глаз. А на берегу крик. Оказывается, какая-то девчонка пустила камень рикошетом и попала мне прямо в лоб. Своей острой гранью камень рассек мне кожу, наверное, до кости. Поначалу я сам не понял, что со мной. А девчонка на берегу завопила: решила, что выбила мне глаз. Так могло и случиться, но, к счастью, обошлось. А мальчишечья голова и не такое выдержит!

Прихожу домой с виноватым видом и сразу начинаю объяснять, что и как. Но бабушка даже договорить мне не дала. Вытащила из бутыли арнику и приложила к ране. От жгучей боли я подскочил чуть не до потолка. А бабушка говорит:

— Поделом тебе, не катайся в корыте. Кто занимается путным делом, с тем ничего такого не бывает!

Что толку объяснять, что я здесь ни при чём! Она и слушать не хотела. Пришлось ходить с платком на лбу, а мне это не нравилось. Ребята надо мной смеялись, что я хожу как турок. Срам какой!

Всё переболит, заживёт. И лоб скоро прошёл.

А тут пошли новые приключения. Приходит ко мне как-то днём мой приятель Вацлав и зовёт ехать с ним в деревню за поросятами. Поручил ему это дело один торговец и заодно дал ему тележку. Если я с ним поеду, говорит Вацлав, выручка пополам. И ещё он, мол, поделится со мной конфетами, которые обещал ему торговец. Устоять я не мог, особенно перед конфетами.

Отправились мы в деревню. Примерно с час тащили тележку в гору. Тащил Вацлав, а я подталкивал. На тележке стоял ящик, в котором мы должны были привезти поросят. Добрались до деревни, погрузили визгливых поросят.

Когда мы тронулись в обратный путь, солнце уже склонялось к лесу. Пока дорога шла по равнине, мы дружно тащили тележку за дышло, но как только оказались в местах, где шоссе спускается с холма к городу, Вацлав предложил: