Донат Шайнер - Сорванец

— Зачем нам идти, если можно прокатиться? Я сяду спереди, ты на ящик, и поехали!

Мне что-то не хотелось, я не слишком доверял его умению править тележкой, хотя он был старше и больше меня. Но в конце концов он меня убедил, что всё будет в порядке, что он уже ездил так, и не один раз. И я поддался.

Мы уселись, и тележка покатилась. Постепенно она разгонялась всё больше и больше. Тормозить было нечем. Вскоре тележка так понеслась, что я не успевал считать дорожные тумбы. Долина по обе стороны шоссе всё время словно притягивала нашу тележку. Вот это была гонка!

Я держался за ящик руками и ногами и мечтал иметь ещё хоть пару рук, потому что на разбитой дороге тележка подскакивала, словно хотела оторваться от земли. Нечего было и думать о том, чтобы остановить её. Чем? Как? Поросята отчаянно верещали, а мы боялись подумать, что ждёт нас в конце этой гонки. Что-то будет!

Вдруг тележка дёрнулась, подскочила на камне, и вот она уже летит на край дороги — к тумбам. Беда! Дышло, которое Вацлав обхватил ногами, дёрнулось в сторону, показывая, куда сейчас понесёт тележку — вниз с насыпи! В этот миг я не дышал.

Тележка громыхнула, пронеслась между двумя тумбами, и вот уже всё катится кубарем с насыпи: тележка в одну сторону, ящик — в другую и ещё куда-то мы с Вацлавом и три поросёнка, выпавшие из ящика. Хуже всего, что они тут же пустились наутёк вниз по склону.

Тележка ещё кувыркалась, а мы уже гнались по полю за поросятами. Наконец мы их переловили, сунули в ящик и поглядели друг на друга. Дёшево отделались, правда? Но это ещё было не всё.

Мы вынесли ящик с поросятами на дорогу. Потом пришёл черёд тележки. Но когда мы взялись за неё, то увидели, что у неё остались только три колеса. Четвёртое, вместе с обломком оси, мы нашли внизу, на картофельном поле. Теперь нужно было думать, как дотащить тележку на трёх колёсах.

Сначала Вацлав тащил тележку, а я поддерживал её сзади, с той стороны, где недоставало колеса. Не скажу, что это было очень удобно. Потом мы поменялись местами. Согнутые наши спины болели отчаянно.

Ну и дорога! Ну и наказание! В полной темноте мы добрались до дома торговца. Я подставил отломанное колесо под тележку и побежал домой, не дожидаясь обещанного вознаграждения.

Не хотелось мне присутствовать при объяснениях Вацлава, как всё это случилось. И я исчез во тьме улицы как тень.

Так и не знаю, чем это дело кончилось. Не знаю, получил ли Вацлав что-нибудь за эту поездку. Или, может, он тоже исчез, как я? Во всяком случае, он ничего не говорил и не хвастался ни вознаграждением, ни дарёными сладостями. А ведь сколько страха и трудов стоила нам эта поездка!

С Вацлавом я поехал ещё и потому, что надеялся заработать крону-другую. Мне так хотелось купить себе губную гармошку! Это была моя мечта. Если бы меня спросили: «Что ты хочешь: карету с упряжкой или губную гармошку с бубенчиками?» — я бы выбрал гармошку. Играть на ней я уже умел. Когда она попадала мне в руки, я не расставался с ней ни на минуту. На ночь я засовывал её под подушку, чтобы кто-нибудь не отнял.

Другие дети, возможно, играли на рояле или скрипке, но не с такой любовью, с какой я играл для бабушки на губной гармошке, когда мы шли в лес. Бабушка напевала, я играл, и мир был прекрасен.

И ещё одна мечта томила моё мальчишечье сердце: нож любой величины и формы, старый или новый — всё равно. Иметь в кармане складной нож значило иметь всё. Чего только не смастеришь, если у тебя есть нож! Сколько ржавых ножей покоится где-то со следами крови из моих ладоней и пальцев! Если бы они могли взойти, как всходят семена деревьев, в краю моего детства вырос бы целый лес ножей.

У каждого из вас наверняка есть где-то место, самое любимое на свете. Для одного — это косогор за деревней, для другого — дорога в лесу, для вас, может быть, речка. А для меня милее всего был небольшой лесок вблизи города. Назывался он Гронов. Лесок вырос на высоком песчаном берегу реки Лужницы, поэтому здесь было всё: песок, лес и река. Крутые берега были сплошь из мелкого жёлтого песка. Мы рылись в этих песчаных откосах, как кроты. И вот ещё что было важно: в Гронове никто за нами не следил, никто нами не командовал, там мы могли делать всё, что нам вздумается.

Этот лесок часто навещала целая банда босых, полуголых, но счастливых мальчишек. Недалеко от леса была железнодорожная линия, а рядом с линией — домик путевого сторожа. Увидев нас ещё издали, Франта, сын сторожа, брал из дому кирку, лопату и шёл вместе с нами в песчаный карьер. Вскоре в стене появлялись отверстия, пещеры и туннели.

Однажды Франта углублял дыру в песчаном откосе, а мы стояли за ним и откидывали песок. Остальные ребята собирали в лесу дрова, чтобы развести костёр в пещере, которую мы собирались вырыть. Видно, мы это вычитали в какой-то книге: «Когда-то люди жили в пещерах и поддерживали огонь костра».

Франта уже зарылся так глубоко, что только ноги торчали из дыры. Вход должен был быть узким, а сама пещера просторной. Между тем из лесу раздались голоса ребят, которые волокли охапки сухого хвороста. Они дошли до края откоса, поскидывали хворост вниз и прыгнули друг за дружкой в кучу песка под нами.

Прыгнул первый, прыгнул второй, третий, а когда прыгнул последний, песок обрушился Франте на спину. После каждого прыжка слой песка содрогался. При последнем прыжке он осел. Дело было плохо. Мы стояли как громом поражённые. Что делать? Франта дрыгал ногами — видно, в дыре ему несладко. Что, если его засыпало совсем?

Решение пришло мгновенно… Франту нужно вытащить немедля, не то он задохнётся! Мы — те, кто был поближе, — схватили Франту за ноги и стали тянуть, словно червяка из земли вытягивали. Старались мы на совесть. Но каково-то было Франте? Общими усилиями мы вытащили его из дыры. Едва показалась его голова, раздался такой ужасный крик, что эхо полетело за реку. Что-то с ним, видимо, случилось. Но ведь самое страшное уже позади! Ведь тут и задохнуться недолго было!

Отчего же он кричал? Очень уж сильный он пережил страх, и к тому же он весь был ободран. Пока мы тащили его наружу, песок ободрал ему подбородок, щёки и лоб. Песок у него был всюду: в носу, в ушах. И он кричал не переставая.

Сначала мы утешали его, потом стали над ним смеяться. И Франта начал смеяться вместе с нами. Мы отвели его к реке, там он привёл себя в порядок. Умываясь, Франта издавал странные шипящие и свистящие звуки, когда вода касалась его ободранного лица. На него стоило тогда полюбоваться — в точности татуированный краснокожий. Увидев себя в воде, он испугался. Но больше всего Франта боялся, как примут его дома. Отцу, наверное, будет не смешно.