Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Забивай колышек, — отрывисто бросил он. Витя камнем поспешно вбил колышек. Володя сделал на шнурке петельку, зацепил ее за сучок.

— Бросать? — взглядом спросил Витя.

Володя молча кивнул.

Змей трепетал под порывами ветра, рвал шнур. Витя осторожно потянул нитку сбрасывателя. До рези в глазах вглядывались оба в ослепительно-синее небо, где парил змей. Сработает ли защелка? Полетят ли к людям дорогие вести — приветы от родной Красной Армии, с Большой земли?.. Но вот что-то блеснуло легкой искрой, и через секунду возле змея закружились, завертелись белые чайки и понеслись, подхваченные ветром, на город.

— Пошли, пошли! — ликовали ребята. — Гляди, над самым базаром кружатся.

— Вот красота, Вовка! Вот пилюля полицаям!

Витя заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Славка выскочил из своего укрытия и, уже не таясь, бросился к товарищам.

— На улицу нам сейчас показываться нельзя, — распоряжался «командир». — Придется часа три отсиживаться. Пока полицаи не успокоятся.

Обрезали шнурок, вытащили колышек. Змей стало уносить в море.

Ребята побежали в дом. Притаившись на чердаке, они вскоре увидели полицаев, поспешно взбиравшихся на гору. Вот они уже на том месте, где недавно сидели Витя с Володей. Ничего не обнаружив, спустились вниз.

До вечера полицаи хватали по городу ребятишек, тащили в комендатуру, искали «преступников».

Уже в конце дня Володя заметил поднимавшихся в гору по направлению к их дому двух человек.

— Полундра! — объявил он. — Ховайтесь!

Ребята кубарем слетели с чердака. В комнате Володя отодвинул кухонный стол и поднял доску, прикрывавшую ход в подполье. Повеяло сыростью.

— Полезайте, — шепнул он.

Было неприятно и жутко спускаться в сырую темь, но Витя и Слава один за другим попрыгали в подполье.

— Там в углу — солома, — послышался приглушенный голос Вовы. — Лежите, пока не позову.

Он опустил ляду, поставил на место стол. Потом выбежал во двор и схватился за топор. Полицаи появились как раз в ту минуту, когда он занес его над толстым сучковатым поленом:

— Мать где?

— На работе. Она в комендатуре служит.

Володя не солгал. Мать его действительно была мобилизована гитлеровцами на работу и служила в комендатуре уборщицей. Но слово «комендатура» подействовало. Полицаи переглянулись и, оставив мальчика в покое, вошли в дом. Володя пошел за ними. Полицаи осмотрели все, заглянули даже в печку. Потом они слазили на чердак и забрали клетку с голубями. Володя молча ходил за ними по пятам.

— Кого ищете-то, дяденька? — невинно спросил он.

— Кого ищем, того сами найдем, тебя не попросим, — огрызнулся полицай. — А ты скажи матери, чтобы она за тобой смотрела да посторонних не пускала. Если, кто придет, ночевать будет проситься, пусть оставляет, а сама сейчас же в полицию. Понял?

— Понял, дяденька, понял. Я сам прибегу, ежели что.

— Во-во. Сразу в полицию. Вознаграждение получишь.

— Спасибо, господин полицай. Рад стараться, — насмешливо поблескивая озорными глазами, ответил Володя. — Обязательно прибегу.

Должно быть, один из полицаев почувствовал издевку в тоне мальчишки. Он подозрительно глянул на него, но открытые голубые глаза, безмятежная физиономия не внушали никаких подозрений. Полицаи ушли. Дождавшись, когда они спустились с горы, Володя поднял доску.

— Вылазь, ребята. Отбой. Отчалили пираты. Голубей только, гады, конфисковали. Ну — на такое дело не жалко. На войне без потерь не бывает.

За лето ребята выполнили немало различных поручений Листовничей. Обычно задания они получали через Любу Самарину.

В середине октября Нина Михайловна вызвала Витю к себе на квартиру: Маруся собирается в деревню за продуктами, вместе с ней под видом сына пойдет Витя. С мальчиком идти удобнее, меньше подозрений. Она уже договорилась с его отцом и матерью.

— Может случиться, наскочите на полицаев, в управу попадете. Ты ни с кем из нас не знаком, Витя, понимаешь? Ничего о нас не знаешь, а о листовках тоже, — спокойно глядя мальчику в лицо, говорила Листовничая. — И не расспрашивай ни о чем Марусю…

— Нина Михайловна! — с упреком взглянул на нее Витя. — Ну, хорошо, хорошо. Ты же знаешь, мы тебе доверяем, — и Листовцичая крепко, как взрослому, пожала ему на прощанье руку.

Витя собрался в тот же день. Взял вещевой мешок, тот, что был куплен для поездки в Артек, и долго и старательно упаковывал его. Приготовил теплые черные брюки, синюю курточку с отложным воротничком, ботинки, специально для похода подаренные Ниной Михайловной.

Они вышли на рассвете. С вещевым мешком за плечами Витя бодро шагал по шоссе. Как давно не бродил он по окрестностям Феодосии! Как соскучился по простору, по вольному воздуху, по свободе! Что из того, что и он, и отец с матерью, и друзья его — на воле: в городе сейчас, словно в тюрьме, и весь ты, будто оковами, опутан бесчисленными запретами врага…

Иногда они сворачивали в сторону, заходили в ближние деревни. Тетя Маруся ходила по дворам, вела переговоры с хозяйками. Она меняла одежду на продукты. Однако, когда Витя предложил сменять его новые ботинки, тетя Маруся строго сказала:

— Не смей думать об этом. Ботинки береги — это подарок Нины Михайловны.

Витя удивлялся тому, как смело тетя Маруся разговаривает с крестьянками. Она рассказывала им о фронтовых событиях последних месяцев и недель, иногда вынимала из кармана газету и читала вслух.

В эти дни гитлеровцы рвались к Сталинграду.

— Не взять им Сталинграда, — убежденно говорила тетя Маруся. — Помянете, бабы, мое слово. Бойцы наши насмерть стоят. Но и мы не должны дремать, — понижая голос до шепота, убеждала она. — Помогайте партизанам, не давайте житья гитлеровцам.

Чем дальше они шли, приближаясь к старокрымским лесам, тем сильнее чувствовалась близость партизан. Во многих деревнях вовсе не было гитлеровских гарнизонов. Даже заходить туда фашисты боялись. В тех же поселках, где стояли фашисты, были развешаны плакаты: «Держи винтовку наготове!», «Опасно — кругом партизаны!», «С пяти часов вечера до пяти утра ходите только группами!»

Да и как было не бояться оккупантам! В лесу то и дело находили убитых гитлеровских солдат. Здесь, в горах, каждый куст грозил им местью, за каждым камнем подстерегала смерть.

Помня наказ Листовничей не быть любопытным, Витя не спрашивал тетю Марусю о цели их похода, но в душе надеялся, что они идут в партизанский отряд, что продукты — только маскировка.

Шли обычно молча. Мария Залепенко была неразговорчива. Так уж сложилась вся жизнь ее, — всегда находилось столько забот, что поговорить, «посудачить» было некогда. И она привыкла разговаривать мысленно сама с собой, возражая себе или соглашаясь, и уже только вывод, словно отстоявшийся в заводинке черпак чистой воды, сообщала иногда людям. Если ее спрашивали, она отвечала, а сама начинала разговор редко и все, о чем думала, хранила в тайне. Это ее качество, не всегда свойственное женщинам и приносившее Марии в мирное время немало горестей, теперь оказалось весьма кстати; подпольщики очень ценили ее сдержанность.