Александр Гиневский - Везучий Борька

Но на это тоже ведь надо время. Так что я пока сижу на кухне за столом у окна. Сижу над раскрытой тетрадкой.

В доме тихо, никого.

Смотрю на кухонную полку. На ней стоит четыре железных банки. Очень большая, чуть поменьше, ещё меньше и совсем маленькая. Они похожи друг на друга, как матрёшки. И на каждой написано слово «крупа». Я прочёл это слово сначала на самой большой банке. Потом приступил к банке поменьше. В это время позвонили в дверь.

Пришёл Толька. Он шлёпнул на стол свою тетрадку с сочинением «Наше метро». У Тольки мама работает в метро. Он спустился с мамой под землю бесплатно, осмотрел всё и написал. Здорово, конечно, когда мама в метро работает. Правда, у Тольки всё получилось про поезда. Вернее, про двери с шиком. Шши-ик! — двери открылись. Шши-ик! — двери закрылись. И так целых три страницы.

— Я знаю, тебе за один вечер не заболеть. Переписывай! — приказал Толька. — Где написано «я», пиши «мы с Терентьевым». Будто мы с тобой вдвоём под землёй были. Могла же нас мама обоих взять?

— Могла.

— Ну вот и пиши.

— Нет, Толька. Я уже про что-нибудь другое. Не про метро…

— Балда! — закричал Толька. — Да когда же писать будешь?! Ведь завтра сдавать надо!

— Чего ты паникуешь, — говорю. — Ещё ночь впереди.

Толька так и застыл.

— Вовка, знаешь, — сказал он вдруг тихо, — так ведь настоящие писатели делают.

У меня от Толькиных слов пятка зачесалась.

— Почему? — спрашиваю.

— Они по ночам пишут. Днём, сам понимаешь, звонки всякие. Дверные, телефонные. Днём чайники на кухнях шипят. Шум, гам. Не очень-то распишешься днём. Жаль, я не догадался, а то бы тоже… ночью бы… А так, что у меня в сочинении? Одни двери… сам знаю.

— Ладно, Толька, — говорю, — иди. Мне прилечь надо. Выспаться. Ведь ночью за сочинение садиться.

— Ты, Вовка, с вечера чаю крепкого напейся. Тогда сна ни в одном глазу не будет, — посоветовал он и ушёл.

Я прилёг на диван. Закрыл глаза, но спать не хотелось. Встал, побрёл обратно на кухню.

Пить крепкий чай было ещё рано. Сел за стол и стал читать слово «крупа» на других банках. Дошёл до четвёртой, дальше читать было нечего, и я стал читать слово «крупа» наоборот. Получалось «апурк». Какое-то непонятное совсем, скучное слово. Даже голова устала.

Встал, посмотрел в окно. «Да, конечно, — подумал, — напишу сочинение ночью. Как мне это только в голову пришло? Правильно. А потом приду в школу и на каком-нибудь уроке засну. После бессонной-то ночи. Писатели, наверно, тоже так делают. Ночью пишут, а днём отсыпаются. А Виринея Семёновна испугается: «Мальчики, что с ним? Не заболел ли?» А Толька скажет: «Виринея Семёновна, не будите Богданова. Он ночью сочинение сочинял». В классе станет тихо-тихо. Я быстренько высплюсь, вскочу и скажу: «Извините, Виринея Семёновна, я не хотел. Так уж получилось…» А Виринея Семёновна скажет: «Это хорошо, Вова, что ты сочиняешь, но очень плохо, что ты не бережёшь своё здоровье. Ночью надо спать». А я скажу: «А как же писатели? Они ведь тоже днём отсыпаются». А Виринея Семёновна скажет: «Интересный вопрос ты задал. Подумаем над ним в другой раз…»

У нас под окном, чуть в сторонке, стоит трансформаторная будка. В ней помещаются трансформаторы. Ночью они гудят, как далёкие самолёты. А на крыше будки чего только нет. Палки всякие, камни, игрушечный автомобиль, чья-то растрёпанная кукла и мяч. Мяч когда-то был красный, я помню. Но от разных осадков он стал совсем белый. И ветром его не сдуло, он застрял между камней. Кто же его туда забросил? Наверно, тот мальчишка уже в восьмом классе. А может, в десятом. Учится себе и не знает, что его мяч одиноко живёт на крыше с камнями. И в дождь, и в снег, и в жару…

А вот наша рябинка. Мы её с папой посадили. Очень давно. Мы ездили за нею в лес на электричке. Рябинка была длинная, тоненькая. Мы её корни в рюкзак упаковали. Для перевозки. Обратно мы ехали в тамбуре, и последние жёлтые листья от тряски опали. Прямо в тамбуре. Но папа сказал: «Ничего…»

А когда мы её посадили в землю, мы стали ждать, когда она подрастёт и зацветёт. И однажды она зацвела. И мы очень обрадовались. Потому что осенью на нашей рябинке появились ягоды. Большие красные кисти. И мы стали ждать, когда их обдаст морозцем. Хорошо, что их никто не сорвал.

Потом выпал снег. Ягодные кисти рябины так и вспыхнули огнём. Красным огнём на белом снегу. Теперь нам осталось ждать снегирей. Папа сказал, что они должны прилететь на угощенье. Непременно должны.

И они прилетели. Круглые, как снежки. Только темные и пушистые. С красными грудками. Они склёвывали ягоды и тихо пересвистывались. Нежно так.

Мы с папой прямо застыли у окна. Хоть мы и ждали их, всё равно это было как чудо. А тут ещё денёк. Морозный, солнечный. «Вовка, — шепнул мне тогда папа, — красота!..»

Я не заметил, как сел и стал писать в тетрадке. Про мяч, про нашу рябинку и про снегирей. А когда написал, понял, что вовсе это не сочинение, а так… ерунда какая-то. Даже названия не придумать.

— Ну как? — спросил меня на другой день Вадик. — Написал?

— Написал.

— Хорошо. И болеть не надо.

— Ещё бы! — сказал Толька. — Он ночью сидел, строчил. Ночью чего же не написать. Никаких тебе шумов. Тихо, спокойно. Напился крепкого чаю и пиши себе. Как заправский писатель.

Вадик не поверил.

— Верно, Вовка, ночью писал?!

— Пришлось немного…

Как-то вдруг не захотелось мне говорить, что написал я днём. Всего за полчаса.

— Ну и ну!.. — покачал головой Вадик. — Про что хоть? Про крокодилов?

— Нет.

— Про мосты?

— Нет.

— А про что?

— Да так… кое-что. Про всякое…

— А называется как?

— Вот названия не придумал.

— Понятно, — сказал Вадик. — Всё понятно… Влепит, Вовка, Виринея Семёновна тебе кое-что… Ой влепит… Лучше бы ты заболел.

— Ну и пускай влепит!

— Покажи хоть, что нацарапал.

— Нам-то покажи.

— Не покажу!

— Во! Сразу видно, не выспался. Злой, как волк.

— Ну и пускай своё получает. Отстань от него, Вадька.

Тетрадки мы сдали, и я забыл про сочинение.

И вот однажды Виринея Семёновна сказала:

— Ребята, ваши сочинения проверены. Я осталась вами довольна…

Тут я вспомнил. И заёрзал по парте.

— Ты чего? — спросил Толька.

— Ничего! — огрызнулся я.

— Не волнуйся. Может, всё же «троячок» получишь, раз Виринея Семёновна довольна.

В это время Галька Кирпичёва подняла руку.

— Виринея Семёновна, а правда, что Богданов написал лентяйское сочинение?

Я даже вздрогнул от неожиданности. Откуда Кирпичиха-то знает?

— Какое-какое? — переспросила Виринея Семёновна.

— Лентяйское. А что?

Весь класс рассмеялся.