Александр Гиневский - Парусам нужен ветер

— Ну что, воробей? — сказал мотогонщик. Он посмотрел на меня, и у него так скривились губы, будто он хотел улыбнуться, а у него не получилось.

Я сразу догадался, что он не чемпион, что его обогнали. Он, может, оттого и плачет. Потому что он, наверно, не просто ехал, а мчался, чтобы победить.

— Товарищ мотогонщик, да вы… да вы не плачьте, — говорю я ему.

— Это я, брат, так… соринка в глаз попала… — Мотогонщик потёр кулаком щёку. От этого щека стала совсем грязной.

— Конечно, — говорю, — если вы без очков мчались. А надо в очках. Чтобы соринки не попадали.

Мотогонщик улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. И губы даже не скривились. Тут я обрадовался.

— А чемпионом вы ещё будете! Ещё каким! Ведь вы же мастер спорта!

— Мастер-то мастер… Только прошли мои чемпионства — пора сходить с трассы… — Он снял шлем, и я увидел, что у него на голове совсем нет волос — одна красная кожа. — Видал, воробей, старого лысого гонщика? — Мотогонщик улыбался, а глаза его были грустные-грустные. Я совсем растерялся. Я прямо не знал, что сказать.

— Вот, — говорю, — это вам… Это цветок, — говорю, — тюльпан… И ничего, что у него один лепесток сломан, всё равно он живой…

Старый мотогонщик встал, подхватил меня и подбросил вместе с тюльпаном.

Он держал меня высоко — на вытянутых руках. И смотрел мне в глаза.

— Ну, воробышек… — сказал он.

А я говорю:

— И вовсе вы не старый! У вас силищи — вон сколько! А старые с палочками ходят и всё ворчат. И всё говорят, что раньше всё лучше было, а теперь — всё хуже. И всё жалуются.

— Ну, воробей!.. — засмеялся мотогонщик. — Звать-то тебя как?

— Вовка.

— Вовка? Ты один здесь?

— Нет. Я с папой.

— Батька-то небось тебя ищет.

— Мы с ним договорились: если потеряемся, то найдёмся, где на флаге написано: «СТАРТ».

— Раз так, — мотогонщик опустил меня на землю, взял за руку, — пошли. Поздравим Севастьянова.

— А чего его поздравлять?! Ему вон сколько цветов надавали.

— Значит, по-твоему, не стоит?

— Ну да!

— А вот Севастьянов, когда побеждал я, всегда приходил меня поздравить…

— Правда?! А я и не знал! Тогда конечно! Чего тут думать!

Болельщики расступились. Потому что Севастьянов увидел нас. Потому что он замахал руками и радостно закричал:

— Гаврилкин! Паша!..

Мы подошли. Старый мотогонщик протянул руку Севастьянову, что-то стал говорить ему, а потом нагнулся и сказал мне шёпотом:

— Пожми руку чемпиону. Он победил в честной борьбе.

Рука у Севастьянова оказалась большой и твёрдой. Такой же большой и твёрдой, как у старого мотогонщика.

Однажды я решил наблюдать за мухой. Раньше я как-то совсем не обращал на них внимания. А ведь они летают и ходят по потолку вверх ногами. Я бы на их месте просто упал с потолка на пол, а они там остаются и даже быстро бегают. Почему?

И вот я выбрал себе муху, чтобы за ней наблюдать. Такая серенькая с прозрачными крылышками. Она сидела на столе, и я стал к ней присматриваться, что она делает. Лапки у неё оказались загнутые, как кочерёжки. И вот моя муха стала тереть одной передней лапкой другую, будто она поплевала на ладошки и собирается колоть дрова. После этого она стала одной лапкой тереть лицо. Тут я догадался, что это никакие не дрова, а это она так умывается. Ей, наверно, хотелось как следует почистить уши, но ушей у неё не было, поэтому она мыла шею.

Я заметил у мухи вместо ушей очень большие коричневые глаза. С такими большущими глазами она конечно меня видела. Она, наверно, просто меня не боялась. И правильно! Если бы она испугалась, я бы не смог за ней наблюдать.

Но тут мухе захотелось полететь, и она полетела. Я за ней.

Она села на окно и стала ползать по стеклу вверх-вниз. Она так быстро ползала, что я совсем не успевал её разглядывать. Мне пришлось носом водить по стеклу, и конечно тут муха испугалась меня и опять полетела. Хорошо, что я заметил: она села на настольную лампу.

Теперь я к ней подошёл очень осторожно. И только я подошёл, она залезла под абажур. Заглядываю под абажур, а она там — в патроне. Я бы выключил свет, но лампы-то нет. И вот эта муха сидит в тёмном патроне, и мне её совсем не видно. Тогда я засунул палец в патрон, чтобы её оттуда выгнать. Тут меня так стукнуло, так двинуло, что я полетел на стул и мы вместе с этим стулом грохнулись о стенку.

Прибежали мама и папа. Они подумали, что я уронил шкаф, что этот шкаф разломался на щепки и что теперь они будут жить без шкафа.

— Ты что тут опять?! — крикнул папа.

— Не кричи на него, — сказала мама, — ты видишь, как он побледнел?

— В чём дело? — опять спросил меня папа чуть потише.

— То-то-током тю-тю-тюкнуло, — отвечаю.

Папа посмотрел на настольную лампу и всё понял.

— Сунул палец в патрон?

— Я за мухой…

— Тебе что, больше некуда девать свои пальцы?!

— Я за мухой наблюдал, а она в патрон залетела. И не хотела вылетать…

— Опять исследование, — вздохнул папа, — и когда это только кончится?..

— Папа, а почему меня током тюкнуло, а муху нет? Ведь она там, в патроне, сидела, а я только дотронулся…

— Садись, мучитель, объясню… — ответил папа и подтолкнул меня к стулу.

Машины мчатся, люди идут, размахивают сумками, портфелями, и вдруг… лошадь едет. По нашей улице — живая настоящая лошадь! Вся коричневая и с гривой! Хвостом машет, гривой кивает, и дорога под ногами у неё цокает. Такой приятный звук. Сразу слышно — живая лошадь едет. А на ней дядька. Она его везёт, а он сидит и управляет. Они медленно едут. Я подбежал к ним. Иду рядом и на лошадь смотрю. Как она головой кивает и фыркает. Я шёл, шёл и нечаянно сказал:

— Дядя, это лошадь?

А дядька сердито так по сторонам смотрит, меня не замечает. Может, я ему управлять мешаю?

— Лошадь, да? — опять спрашиваю.

— Лошадь… Конь это — понятно тебе?!

— Понятно, — говорю, — а он хлеб ест?

— А ты?! — разозлился дядька.

— Ем. Только я больше с маслом люблю.

— Ну, и он ест. Ступай своей дорогой.

— Эх, жаль!.. — говорю. — Я бы ему хлеба из дома принёс, если бы знал. Может, подождёте? Я быстро сбегаю. И конь пока отдохнёт…