Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы

— Да! — говорит Серёжка. — Здравствуй, Кузнецов. Сто тридцать четвёртый столбик задан. А по чтению — про белку. Я что делаю? Водогрей зажигаю. Что? Нет, не горит. Сам не знаю. И Машка не знает. Газ не идёт, понимаешь. А у вас идёт?

Серёжка положил трубку на стол и говорит:

— Кузнец пошёл узнавать, идёт у них газ или нет.

Слышим, в трубке трещит что-то. Серёжка схватил её и кричит:

— Ну? Как у вас?

А потом вылупил глаза и удивляется:

— Ох, до чего я глупый!

Повесил трубку и объясняет:

— Мы с тобой верхний кран не открыли. Который мама от нас закрывает. Вот газ и не идёт.

Повернули мы кран, поднесли спичку к газу — он сразу и загорелся: даже ни одной минуты не набирался. Вода сразу пошла горячая, тарелки мы вымыли, вытерли и начали в буфет ставить. А водогрей потушили. Тут я Серёжку спрашиваю:

— Ты, значит, наврал, что газ должен минуты две набираться?

— Я наврал?

— Конечно, ты, кто же ещё…

— Я никогда не вру, а вот некоторые…

И тут Серёжка как толкнёт меня! Но драки не получилось, потому что в это время раздался звонок.

— Не открывай, — говорит Серёжка, — там, может, грабители пришли… Спроси, кто это звонит так громко.

А сам берёт папин молоток и бежит к двери. Я спрашиваю:

— Ты зачем молоток взял?

— Сейчас я ему как тресну, — отвечает Серёжка, — вот этому, кто за дверью стоит…

А из-за двери голос раздаётся — весёлый и не страшный нисколько:

— За что же меня-то трескать, если я к вам на помощь пришёл? Это нужно того треснуть, кто без разрешения газ включает.

Мы с Серёжкой так и сели оба около двери. А потом Серёжка говорит:

— Что же ты сидишь? Открывай — это Ленгаз пришёл.

А дяденька из-за двери подтверждает:

— Правильно, Ленгаз. Открывайте скорей, мне некогда.

Открыли мы дверь — и дяденька из Ленгаза вошёл к нам в квартиру. Он молодой совсем, у нас в школе десятиклассники и то старше. И спрашивает серьёзно:

— Так кто из вас с газом баловался?

Я молчу, потому что я не баловалась. И Серёжка молчит. А дяденька говорит:

— Вот составлю акт, и будет ваша мама штраф платить за то, что у неё такие непослушные дети…

Тогда Серёжка пошёл в кухню и оттуда объясняет:

— А мы же ничего не сломали! За что штраф? И мы вообще не понимаем, акт какой-то… Мы не баловались, а мыли посуду. Вот посмотрите, я сейчас при вас водогрей включу и выключу…

— Ну, давай, — говорит дяденька.

А Серёжка схватил спички, быстро главный кран отвернул, зажёг водогрей — и даже банку из-под сметаны, про которую мы забыли, вымыл. А потом всё выключил. И спрашивает дяденьку:

— Зачем же нам штраф платить, если мы умеем с газом обращаться?

Тогда дяденька засмеялся и говорит:

— Да ты, я вижу, умный малый…

И в это время мы слышим: поворачивается ключ в дверях, и в кухню к нам влетает мама, вся красная, и берет на затылке еле держится.

— Ох, живы, кажется!

А потом увидела дяденьку из Ленгаза и сказала ему спасибо. Она думала, что этот дяденька нас от газу спас. Но дяденька честный оказался: объяснил маме, что мы с Серёжкой сами умеем водогрей зажигать.

А всё это, оказывается, Мишки Кузнецова мама натворила: она и Ленгаз вызвала, и нашей маме на работу позвонила, что мы с газом балуемся. А мы разве баловались?

— Мама, — говорит Серёжка, — это, конечно, хорошо, что Миши Кузнецова мама о нас позаботилась. Но ведь если бы она по-настоящему хорошая была, то не стала бы трезвон поднимать, а сама бы к нам пришла — ей ведь недалеко. Правда?

— Ну что за наказание! — отвечает мама. — У всех дети как дети, а у меня какие-то теоретики. Но всё-таки это хорошо, что вы научились водогрей разжигать. Теперь можете без меня посуду мыть.

Очень мы с Галей любили петь песни. Сядем вдвоём на диван и поём подряд. Старинные особенно — «Орлёнок», «Землянка», «Дан приказ: ему на запад». Ещё мама про «Варяга» знает, а мне никак не запомнить, только и знаю:

А ещё поёт: «Я в дело любое готова с тобою идти, не боясь ничего». Но мама редко поёт. Когда только мы с ней вдвоём в квартире остаёмся. У неё потому что слуха нет. Она людей стесняется. А я никого не стесняюсь. Но взрослые не очень-то любят, когда я пою.

— Врёшь ты очень, Марья, — папа говорит.

А тётя Надя:

— Ну, завела свою сирену.

Сегодня хорошо. Дома никого нету. Серёжка где-то с Бубновым бегает. Уроков нам не задали, потому что суббота. Вот мы с Галей и поём. А радио нам подпевает. Как раз наши песни передают. Передача про комсомол называется. Хорошо нам без взрослых. Но у тёти Нади сегодня тоже суббота — сокращённый день. И она пришла рано, стала свои кастрюли чистить.

— Чего, — говорит, — развылись? И без вас голова болит.

Пришлось нам идти в детский парк. Там ребят много, все смеются, на санках катаются, на коньках. А мы с Галей прошли по дорожке в самый угол — там никого нету. Солнце опускается, снег блестит. Галя говорит:

— Маша, смотри, какой снег.

— Какой? Белый и блестит.

— Ну что ты, Маша! Смотри — вот здесь, правда, белый, а вон под кустами голубой, а на солнышке розовый.

И правда — розовый. Я говорю:

— Галя, а почему ты всегда такое замечаешь, что я не вижу?

— А я долго смотрю, вот и вижу. Мне интересно на снег смотреть. И на небо. Ещё, знаешь, летом хорошо лечь на траву и смотреть в небо. И чтобы дерево над тобой.

А я не смотрела никогда! С Галей интересно — она всегда что-нибудь придумает!

Сидели мы на скамейке, разные истории рассказывали. А потом пошли на каток. Смотрим — там наш Серёжка с Бубновым катаются. Галя говорит:

— Пойдём отсюда. Сейчас Бубнов дразниться начнёт.

Но они нас уже увидели. Подъехали и не дразнятся. Только Серёжка сказал:

— Пошли лучше с горки покатаемся. Тут большие ребята очень мешают: крутятся под ногами.

И мы стали с горки кататься. Вывалялись, конечно, в снегу, замёрзли и пошли домой. Галю бабушка ждёт у ворот и ругается. А нас никто не ждёт: папа с мамой ушли в кино. Серёжка меня спрашивает:

— Она тебе сказала?

— Кто?

— Галька.

— Что?

— У неё отец ушёл.

— Куда?

— Ну, Машка, сейчас получишь! Ушёл совсем. Понимаешь?

Нет, я не понимаю. Как это ушёл? Куда? Но я молчу, потому что Серёжка злится.

— Отец с матерью разошёлся и уехал от них. Поняла?

— Ты врёшь!

— Честное октябрятское!

— Откуда ты знаешь?

— Не могу сказать. Знаю. И Бубнов знает. Он потому Гальку и не дразнил сегодня. Он говорит, её теперь нельзя дразнить. Она теперь по правде осталась мамина дочка и бабушкина внучка. Вот.