Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы

Папа говорит Серёжке:

— Дай-ка руку. Вот видишь?

И снимает пиджак. И сгибает руку. А под рубашкой у него так и перекатывается что-то.

— Это чего? — говорит Серёжка.

— Не чего, а что. Мускулы. Потому что без мускулов получается не человек, а мешок с рисом. Ясно?

Мы, конечно, засмеялись. Мешок с рисом! А папа говорит:

— Теперь посмотрим, что у тебя.

Серёжка согнул руку. И я тоже согнула. Только у нас почему-то не перекатывается.

— Вот видите, — говорит папа, — у вас кисель, а не мускулы.

— А у мамы?

Тут папа даже засмеялся.

— Ещё какие мускулы!

Мы пошли проверять маму, хотя она совсем этого не хотела; она только и дожидается, чтоб мы уехали: экзамен вчера сдала, а сегодня всю ночь нам лыжные одёжки чинила. Но мы всё-таки упросили и потрогали её руку: правда, не кисель. Потом мама легла спать, а мы поехали на вокзал.

На вокзале народу много — и все с лыжами. Все бегут, и треск от лыж стоит, почти как в школе. Но мы не побежали, а стали дожидаться дядю Игоря. Ждали, ждали, он не пришёл. Тогда мы сели в поезд и сами отправились. По дороге играли в разные игры: какая где столица и по какой реке можно проехать, например, в Чёрное море. Только я не очень много знала, это папа с Серёжкой играли. Зато когда стали в книжки играть — например, папа говорит писателя, а мы сразу его книги, — то я больше Серёжки сказала. Я даже знала книгу Гоголя «Нос». Только я её не читала. Но папа сказал, что это не страшно, ещё всё впереди.

Долго мы ехали. А в Зеленогорске вышли и сразу встали на лыжи. Там надо пройти через лесок, потом по длинной улице, завернуть направо, и как дойдёшь до мостика, то скоро уже шоссе, а за шоссе — тихая улица, где зимой никто не живёт, только собаки бегают, а за собаками сразу лес. В лесу народу полно — даже тётки ходят на лыжах, старые, толстые, в красивых свитерах. У мамы такого свитера нету.

Шли мы, шли и пришли на горушку. Там все катаются: и ребята, и старые дяденьки, и толстые тётки, только некоторые боятся. А напротив этой горушки — большая гора. И с неё только взрослые дяденьки съезжают, вроде нашего папы, и одна молоденькая тётенька. Я как увидела эту гору — так захотелось с неё съехать! А папа говорит:

— Ну, теоретики, вот с детской горки катайтесь, а я пошёл на большую.

В это время кто-то как помчится с большой горы — да ещё не где все ездят, а боком, то в одну сторону, то в другую, да пригибается, да быстро так — только снег кругом встаёт! Папа сказал, это называется слалом. А тот дяденька, что ехал, как завернёт на самом ходу — и к нам: это, оказывается, дядя Игорь. Он не нашёл нас на вокзале и сам приехал.

Вот они с папой ушли на большую гору, а мы с Серёжкой здесь остались. Что ни поедем, то в снег носом. Ездили мы, ездили — устали. Я говорю:

— Серёжка, пойдём на большую гору. Разок прокатимся — ну и упадём, так подумаешь.

А Серёжка чего-то кислый стал.

— Новое дело, — говорит, — с большой горы падать. И чего это мама с нами не поехала? И вообще я домой хочу. Ноги болят. Снег блестит. Людей много.

Тут как раз папа с дядей Игорем подъехали. Серёжка начал им хныкать, а я тихонько от них отошла и полезла в большую гору. С горы-то что, вот на гору — другое дело! Я уж и ёлочкой, как папа учил, и лесенкой, и палками цепляюсь, и руками кусты хватаю — ничего не получается. Спасибо, дяденька какой-то дал мне свою палку — держись, говорит, куда только тебя черти несут. Так и вытащил на буксире. Стала я на горе — даже дух захватывает. Ну, что делать, не могу же я всю жизнь тут стоять, надо ехать. А в это время папа меня заметил. Как он закричит:

— Марья, ты куда залезла! Спускайся оттуда немедленно! Тьфу ты, нет, не спускайся, подожди меня!

И побежал на гору. Только я уже вниз поехала. Присела, палки подняла, зажмурилась — ничего не чувствую. Только чувствую: упаду скоро. И правильно: упала. Открываю глаза — ничего, как раз внизу свалилась. Тут люди смеются надо мной, и Серёжка с дядей Игорем стоит. И папа подъехал и не ругается. Только сказал:

— Что ж ты, надо было спросить, как съехать, а то понеслась без разбору…

Но Серёжка с этого времени стал невозможный. И всё ему не так, и устал он, и дорога плохая, и люди плохие. В вокзальный ресторан пошли обедать — а Серёжка ноет: долго не подают ему суп, а как подали, невкусный оказался. Так совсем и не ел.

Папа сначала ничего, не сердился. А когда сели в поезд и Серёжка стал к окну проситься, у папы терпение лопнуло.

— Я, — говорит, — в последний раз с тобой связался. Ты мне всё воскресенье испортил. И перед дядей Игорем стыдно, и самому противно, что такой у меня сын. Трус ты последний и ничтожная личность.

Серёжка обиделся и заснул. А когда проснулся, то больше не капризничал. Только спросил:

— Папа, можно мы в следующий раз Бубнова с собой возьмём?

— И Галю Беликову?

— Ну ясно, — говорит папа, — мы с мамой теперь поменяемся: я буду работать воспитательницей детского сада. Ладно, берите. Но почему Бубнов, а не Миша Кузнецов?

— Я с ним раздружился. Теперь Бубнов — мой товарищ.

— Почему он к нам не приходит?

— Боится. Вы ведь знаете, что он раньше это самое… так поступал…

— Ничего, — говорит папа, — пусть приходит. Он больше так не поступает. Но ведь это, Комаров, нехорошо — менять друзей всё время. Почему ты с Мишей раздружился?

А я думаю: скажет Серёжка или нет? И дядя Игорь тоже на него посматривает. А Серёжка молчит, не отвечает папе.

— Так почему, Сергей?

— Не почему, а отчего, — говорит Серёжка. — От характера, ясно?

И так серьёзно на папу посмотрел, как папа на нас смотрит, если что-нибудь объясняет.

— Ясно, — говорит папа. — Ясно, что нам выходить пора. Приехали.

Вчера за ужином папа спрашивает:

— Сергей, ты чего не ешь?

А Серёжка:

— Не хочется. Я лучше спать пойду.

Мама сразу:

— Ну-ка, пойди сюда!

— А чего? — спрашивает Серёжка.

— Ничего особенного. Да ты горячий! Дай-ка, Маша, градусник.

Папа тоже подошёл и говорит:

— Сергей, посмотри-ка на лампу. Мать, видишь?

Мама сразу как вскочит! И начала Серёжкины глаза рассматривать. А мне тоже интересно, что у него там такое. Но я ничего не вижу. А мама говорит:

— Картина ясная. Вызывай врача.

— Ты знаешь: его в больницу заберут, — говорит папа.

Мама ничего не ответила, только посадила Серёжку себе на колени и вздыхает. Наш Серёжка этого не любит, а теперь сидит. Папа стал звонить в поликлинику, а Серёжка спрашивает:

— Мам, чего это у меня? Скарлатина?