Галина Карпенко - Клятва на мечах

— Ах вот оно что!

Борис Сергеевич уже протянул руку к кнопке.

— Она только приклеила, и больше ничего, — заступился Алёша за сестру Катю. — Я её очень попросил. Вы знаете, я уже думал, что он не придёт. И вдруг скребётся. Я его даже не узнал. Он пришёл совсем в другой шапке. Я думаю — зачем он замаскировался? А Кижаев мне говорит…

— Вы вели переговоры?

— Вот так… Я не вставал с постели, честное-пречестное! Вот так, смотрите! Вам понятно?..

— Не совсем.

— Это же очень просто. — Алёша удивлён: Борис Сергеевич не может понять такого простого слова — АЙДА!

Уходя домой, Борис Сергеевич свернул на боковую тропинку. Надо было подойти совсем близко к окну, чтобы разглядеть в вечерних сумерках нарисованного долговязого человека в кургузом докторском халате, в шапочке набекрень.

«Это я. Но почему у меня одно ухо?» Под рисунком была подпись. «Мой доктор. Он меня лечит каждый день! Он самый, самый хороший!» — прочёл Борис Сергеевич.

Завтра сестра Катя смоет это признание. Она постарается смыть его пораньше утром, до обхода главного врача. А то вдруг главный спросит: «Это что за картинная галерея?» Алёшина сообщница! Он с нею ещё поговорит… с этой Катей.

И хотя по воле простодушного художника Борис Сергеевич был изображён одноухим, он был в самом замечательном настроении.

* * *

— Что случилось, Боря? У тебя счастливые глаза! Как твой Алёша? — спросила мама Бориса Сергеевича, когда он появился дома.

Сердечных тайн не выдают. И поэтому Борис Сергеевич ответил милой шуткой:

— Могу тебе сообщить: Алексей начал рвать простыни — он втайне вяжет лестницу, готовится совершить побег! Но я закрываю на это глаза. Я даже знаю его сообщника, но не хочу предупреждать событий…

— Я спрашиваю серьёзно, — обижается на него мама. — Вспомни, ты сам говорил, что мальчик стал вялым, что он плохо ест…

— Всё, всё правда. Ты, родная, не представляешь, как трудно лечить детей. Например, вдруг заболел бы Кижаев?

— Какой Кижаев?

Мама Бориса Сергеевича обеспокоена. Сейчас не нужно расспрашивать Борю — он только что вернулся с работы. Может, ей показалось, что у сына счастливые глаза?.. На работе у врача не только удачи.

* * *

Борис Сергеевич внимательно разглядывает себя в зеркале: действительно, одно ухо как будто больше другого…

Надев вязаную шапочку, Борис Сергеевич выдёргивает из-под кота Фильки свой свитер.

— Мама, я пройдусь, — говорит он. — Сегодня чудесный вечер!

* * *

Над тёмным лесом луна. От её света искрится снег. Отталкиваясь лыжными палками, доктор легко бежит по дороге.

Трудно лечить детей. Но если о тебе говорят: «Мой доктор… Он самый, самый хороший»?!

Борис Сергеевич ускоряет шаг и взбирается на ледяную гору. Он летит по крутому скату.

На горе — никого… Никто не любуется смелым лыжником. Только луна медлит опуститься за лес.

А Борис Сергеевич опять и опять поднимается на вершину и летит с горы, лихо подскакивая на бугре…

Неужели этот отчаянный большой мальчик — взрослый человек и даже доктор?

Василий Кижаев не воспользовался пропуском.

— Он аккуратно является каждый день без всякого пропуска, — рассказывает сестра Борису Сергеевичу.

— Очень хорошо.

У Бориса Сергеевича задача — не помешать Кижаеву. Он даже не расспрашивает Алёшу о тайных свиданиях. Да и Алёша уже не всегда подробно рассказывает о том, какие ему приносит Кижаев новости.

Совсем недавно Алёша попросил:

— Потрогайте, пожалуйста, мои мускулы. Наверное, мне уже пора гулять по воздуху?

— Молодец! Скоро отправишься гулять. Но пока ещё повременим.

Борис Сергеевич понимал, что Алёшина просьба продиктована Кижаевым.

«Как бы поговорить с этим Кижаевым? Что, если для него свидания с Алёшей просто интересная игра? А дальше?»

Выпишется Алёша из больницы, Кижаеву не надо будет проникать в запретную зону, изобретать письма, рисовать мечи… Появится у Василия другая тайна. А что будет с Алёшей?

Надо что-то придумать, надо обязательно поговорить с Кижаевым, но пока Борис Сергеевич ничего придумать не мог.

* * *

— Боря! Тебя давно ждут, — сказала мама, когда он вернулся с работы.

Борис Сергеевич не поверил своим глазам: на табуретке в прихожей сидел Василий Кижаев.

Василий смотрел на доктора исподлобья и мял в руках шапку.

Ну-ка он рванётся к двери и исчезнет?

— Здравствуй! Здравствуй! — сказал Борис Сергеевич как можно приветливее. — Я очень рад. Раздевайся, поговорим.

Кижаев продолжал терзать свой заячий треух и говорил что-то невнятное. Борис Сергеевич всё-таки разобрал:

— Стонет… На ногу ступить не может… Звать врача не велит.

— У кого болит нога?

— У деда болит, — ответил Василий уже более внятно.

— Где дед живёт?

— В Федосеньке.

— Ну что же, очень хорошо, навестим твоего деда.

— Дед заругается, — сказал Кижаев теперь уже громко и вполне членораздельно.

— Ты, пожалуйста, посиди, подожди, а я сейчас, — сказал Борис Сергеевич.

Василий молча смотрел, как Борис Сергеевич укладывает свой чемоданчик.

— Ну, пошли!

Борис Сергеевич и Василий шли рядом, а когда от речки свернули на федосеньскую тропу, то Кижаев пошёл впереди.

— Осторожнее! Упасть можно! — предупреждал он.

Тропа действительно была скользкая и горбатая.

У крыльца Василий сказал:

— Стучите громче! — А сам будто растаял: ни на ступеньках, ни на крыльце его не было.

* * *

Опираясь на костыль, Василий Андреевич открыл дверь.

— Я к вам, — сказал Борис Сергеевич.

Дед смотрел неприветливо.

— Я к вам, я врач, — повторил Борис Сергеевич. Дед впустил его в дом.

— У вас и без меня забот много, — ворчал он. — Полегчало, я бы и сам пришёл… Кто же побеспокоил вас?

Борис Сергеевич осторожно мял отёкшую ногу:

— Так, понятно, понятно…

— Прошу прощения, — продолжал настаивать дед, — хочу знать, кто побеспокоил?

— Никто, никто меня не беспокоил! Я обязан вас наблюдать. Буду приходить — ногу непременно надо лечить.

— Ну, если обязаны, приходите.

Взгляд у деда уже не такой колючий.

— Нога моя уже какой год болит. В половодье мозжит — сил нет, хоть криком кричи!

— Обязательно надо лечить!

Деду Борис Сергеевич по душе. Другой бы выписал ветерану войны рецепт, пожелал здоровья — и до свидания, а этот не торопится. Сидит расспрашивает, слушает старика.

— Собирался я нынче весной на тягу, на вальдшнепа, — рассказывает Василий Андреевич. — Да, видать, не получится. Птица мне ни к чему, птицу я бы не стрелял. Я после войны никакого убийства не терплю. А с ребятишками в лес. Внуку обещал. Где он запропастился?.. Васька! — крикнул дед.

Наверху послышались шаги, и на лесенке, что ведёт в дедов «блиндаж», появился Василий.