Александр Батров - Утренний Конь

— А вдруг не вернется? — усомнилась Вика и заплакала.

— Молчи, не каркай! — рассердился на нее Пашка.

— Ты того, Павел, не груби! — упрекнул его Костя и предложил: — Надо сделать так, чтобы о Тимке всюду кричало радио.

Мысль Кости была разумной. Даже матрос Кармий похвалил ее. Он больше не сутулился. Но в его глазах была тревога.

Шел четвертый день поисков Тимки.

— Чайка, мне трудно ходить… И трудно говорить… Нам надо поспать…

Тимка лег и заказал себе сон… Он хотел, чтобы ему приснился солнечный свет. Много света. Он страстно тянулся к нему всем телом, истосковавшимся по солнечному лучу. Но такой сон не пришел. На этот раз перед ним появился Федька.

«Отдай чайку… Я приручу ее. Будет сидеть на капоте нашей машины. Красота!» — сказал он Тимке.

«Откуда у вас деньги на машину?» — спросил Тимка.

«Есть… К отцу текут рекой…»

«Значит, и вправду вы жулики?»

«Пусть… Отец говорит, что вы все, пока к коммунизму будете плыть, ракушками обрастете, что судовое днище. А мы с ним уже и сегодня живем при коммунизме».

Тимка с ненавистью сжал кулаки:

«Отойди от меня подальше. Гад! А ты, чайка, не бойся!»

«Ухожу! — с угрозой забормотал Федька. — Подыхай. Одному подыхать страшнее. Нет, я лучше тебя прикончу. И отберу чайку…»

В руках Федьки сверкнул нож с кольцом на рукоятке.

«Не смей!» — крикнул Тимка.

Отступив к стене галереи, он собрал все свои силы и выбросил в темноту кулак и тут же послал второй.

Что-то хрустнуло. Федька хрипло завопил и свалился под ноги Тимки…

А потом он увидел море. Оно было чистое, прозрачное, как облако… И Тимка, проснувшись, снова улыбнулся.

— Идем, чайка, — обратился он к птице, — вот новая галерея. Теперь повернем влево. Постой, погоди, что это под ногами? Вода! — обрадованно закричал мальчик.

Держа чайку за лапы, он сунул ее головой в воду:

— Получай!

Чайка плескалась в воде долго, жадно, расправляя крылья, охваченные нервной дрожью. Чаячья шея теплела и стала упругой, словно налилась ртутью.

Потом он сам напился.

«Крю-крю!» — благодарно кричала чайка.

— Все. Не жадничай, — присев у воды, тихо промолвил Тимка.

Чувство голода вспыхнуло в нем с такой силой, что он даже застонал и как-то весь сжался. Немного еды, самую малость, и он бы еще держался. Сознание меркло. А что, если съесть чайку?.. Вот только взять и сдавить пальцами шею… Тимка вздрогнул, поднялся, спрятал чайку под рубаху и сказал:

— Нет, никогда!

Он прошел еще шагов сто и упал. Попытался подняться, но не мог и тогда, собрав все свои силы, продолжал ползком продвигаться вперед, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Неожиданно галерея как бы раздалась вширь, и дышать стало легче. Чайка, лежавшая под рубахой Тимки, вдруг резко закричала, стараясь выпрямить крылья.

И мальчик понял, что море близко… Оно где-то рядом… И еще понял Тимка по крику чайки, что сейчас день. Светит жаркое солнце…

«Море! Море! Море!» — все громче кричала чайка.

«Да, море!» — хотел сказать Тимка и потерял сознание.

— Лежи, тебе нужен покой!

Эти слова заставили Тимку открыть глаза. Он лежал на траве.

Над ним склонились его друзья, и с ними был матрос Кармий.

Приподнявшись, Тимка увидел море и чуть было не задохнулся от радости, таким глубоким, родным и синим оно показалось ему. Потом он взглянул на высокое августовское небо и подумал, что ничего нет прекрасней его. И, не то смеясь, не то всхлипывая, он спросил:

— Где она, чайка?

— Она с тобой, там же, под рубашкой! — весело ответила Вика.

— А Ларка?

— Пошла за машиной.

— Как же меня нашли?

— Это радио. Одна девочка видела, как ты свалился… — сообщил Пашка и осторожно потрогал Тимку, словно тот был хрустальный.

— Отчего молчит чайка? — спросил Тимка.

— Наелась, вот и молчит… И тебя тоже кормили куриным бульоном с ложечки… — присев к ногам Тимки, сказала Вика.

Над морем стояла тишина, порой нарушаемая гудками океанских кораблей. Дул южный ветер, и утро августа было светлей и ярче утра весны.

Тимка поднялся, опираясь о плечо матроса Кармия, направился к морю.

— Вон оно, чайка, лети! — вытащив птицу из-под рубахи, сказал Тимка.

Чайка не сразу поднялась в воздух, она целую минуту сидела на Тимкиной ладони, словно ей было жаль расставаться с мальчиком, и только тогда, когда Тимка повторил: «Ну, лети же, глупая!» — она шумно поднялась в воздух и, описав круг, села на воду.

Но ребята не глядели на нее. Они глядели на Тимку, на его бледное лицо, а больше — на поседевшую прядь Тимкиного чуба.

— Ты молодец! Ты спас чайку! Ты добрый, Тимка! — сказала Вика.

Матрос Кармий закурил и задумался над словами девочки. Нет, не только добрый… Нечто большее видел он в Тимкиной доброте к чайке. В той доброте была любовь к человеку, солнцу, морю. Он знал, что в будущем любой труд и любой подвиг по плечу Тимке. И будь он, Кармий, капитаном, набирающим экипаж для дальнего рейса, он не задумываясь записал бы мальчишку в судовые роли…

А Тимка, улыбаясь, следил за своей чайкой. Она весело плескалась в морской воде, сзывала товарок и что-то громко, торопливо рассказывала им.

Не о нем ли, вернувшем ей море, рассказывала она?

Было три часа ночи, когда к воротам хирургической клиники подкатил автомобиль.

Оттуда вышел милиционер с девочкой.

— Не хочу в больницу, дядя, отпустите! — кричала она.

Не ответив, милиционер поднял ее на руки и понес в приемный покой.

— Нашли в степи, за Королевкой! Да вот, еще имя свое скрывает степная фея! — кратко сообщил он дежурной медсестре и заторопился к машине.

Документов при ней не оказалось.

Заметив за плечами девочки небольшую парусиновую сумку, медсестра велела раскрыть ее.

Там лежали два огурца, кусок хлеба и бутылка с водой.

Дежурная рассердилась:

— Видать, хорошая птица, если не хочешь назваться!

— Не хочу! — угрюмо произнесла девочка и вдруг, схватившись руками за живот, со стоном опустилась на кафельный пол приемного покоя.

Не прошло и часа, как девочка, у которой оказался гнойный аппендицит, лежала на операционном столе.

Оперировал ее хирург Геннадий Васильевич Румянцев, один из лучших врачей городской клиники.

Больная ни разу не вскрикнула. Она видела перед собой медсестер в белых марлевых масках, слышала звон хирургических инструментов и чувствовала резкий запах йода. Потом все закружилось вокруг нее: и стены, и лампа, и потолок.

Когда ее принесли в палату, небо над городом уже светлело. Густой солнечный свет лился на крыши зданий.