Надежда Гарнык - Лисье время [litres]

Впервые… Ляля помнит все эти впервые. Впервые повысила голос, впервые ударила, впервые оттянула за ухо – не одна Потоцкая ушная мученица и жертва мамы. Ляля тоже. Ни за что её мама оттянула, и с какой злостью. Видишь ли, мама вышла в магазин, а Ляля не убиралась в комнате. Ну и что! Бабушка защищала Лялю, объясняя, что у внучки «рабочий беспорядок». А мама… Нагрянуть, ворваться в их с бабушкой размеренную жизнь и начать устанавливать свои порядки, оттянуть за ухо, свалить снова далеко и надолго – так говорит Соня, очень точное выражение.

– Я свалила далеко и надолго! – смеялась Соня на улице, обнимая Лялю.

И Ляля всегда радовалась в ответ. Искренне, всей душой! Ведь Соня немного лиса, Ляля в этом даже не сомневалась. Потоцкая! Пока Соня находилась в группе, Ляля ещё могла пережить, что она «невещистая», у них с Соней действительно было мало вещей, они не хвалились каждый день новыми колготками, бантами и заколками. Соня, когда её спрашивали, есть ли у неё дома игрушки и кассеты с мультиками, отвечала: у нас денег нет, мы на квартиру копим. Ляля всегда размышляла: у Сони копят на квартиру, а на что же копят они – ведь у них тоже немного денег. Вон как мама взъерепенилась против несчастного Медузика за пятьсот рублей [24]. Этот Медузик – самая модная игрушка, он плоский, с глазами, внутри глаз зрачки двигаются; вокруг туловища, как толстая ножка гриба, – юбочки такие, волнами-волнами, и висят три щупальца, а на щупальцах – присоски. Есть медузики с компьютером, там можно музыку переключать. А есть Медузики просто с зеркалом на пузе, не со стеклянным, а с мягким зеркалом, в него можно смотреться, и получается, будто смотришь через воду, как в аквариум.

– Медузик пятьсот! – возмущалась мама. – Да мы с Лялькой в едальню ходим, там механический капитан Крюк за пятьдесят! У него рука крутится с крюком. А тут просто синтетическая игрушка.

– Синтетическая – это неплохо, – поддержала Лялю бабушка. – Моль есть не будет. Я деньги тебе дам, а ты там в Москве подбери Лялечке.

– Ни за что, – отрезала мама. – Тебе лекарства нужны, ты препараты покупаешь для своих препараций.

– Гистологических срезов. Из препаратов там только парафин, а деньги нужны для ножей.

– Да, мама! Не препараций, а препарирования, – поправила Ляля. – Бабушка сейчас не препарирует, она составляет атлас мозга наших лис, она всё в микроскоп смотрит.

– Лялечка права. Я полностью завишу от случая. Принесут ещё нашу, то есть лисью, голову – будет тогда и препарирование.

– Я так и сказала, – рявкнула мама.

Ляля одеревенела от неправды:

– Ты врёшь! Не ври!

– Я вру? Повтори, что ты сказала!

«Повтори, что ты сказала», – так говорила воспитательница в группе, это явная угроза, повторять ни в коем случае нельзя.

– Ты сказала не так. Не так было!

– Зоя! Успокойся! – потребовала бабушка. – Ребёнок ведь.

Мама обняла Лялю, поцеловала:

– Просто я с папарацци перепутала. Всё же, Ляля, вращаюсь среди журналистов и ведущих.

Ведущие – фу-у… Эти скучнейшие головы с туловищами в телевизоре, бубнят скукоту какую-то. Хорошо хоть иногда реклама случается, и там – Медузик. Медузик был мечтой Ляли. Каждое утро перед выходом в сад она смотрела мультики про него и вечером смотрела серию, вечером всегда новую показывали. А Медузик тем временем наступал, бил все рекорды продаж. Девочки ходили с Медузиками в виде рюкзаков и сумочек, они спали на Медузике – он заменял им подушку. Кроме Ляли, конечно же. На тихом часе это было так заметно. У Ляли был любимый цвет Медузика – цвет морской волны, ей в него давал поиграть Руслан – он хоть и был покусан Потоцкой, но тоже скучал по ней, своему врагу, видел, как Ляля грустит.

– Это всё мама, – говорил Руслан, – это она бумажку подписала против Соньки, когда все родители подписывали.

– Моя бабушка не подписывала.

– Да вас и не просили. Знают, что мама твоя далеко. А там только мамы подписывали, бабушкам нельзя было. Эх, а у меня укус – смотри! – почти не виден, просто маленький шрам.

Крупный толстый мальчик, Руслан еле-еле задирал рукав своей тесной кофты и показывал боевую отметину. Да уж, дрались Руслан с Соней серьёзно раза три. После последней зверской драки родители Сони стали забирать её раньше времени, чтобы мама Руслана «не убила» их дочь. Они оставались всё такими же милейшими людьми, добрыми, спокойными, здравомыслящими и всё понимающими… Они из кожи вон лезли – извинялись перед воспитательницей…

Некоторые мальчики вслед за Русланом забросили свои машинки и конструкторы и тоже завели Медузиков, но не все. Андрей, например, говорил:

– Мой папа сказал, что всё равно собаки рано или поздно порвут, они у нас охотничьи, они всё рвут мягкое, что на добычу похоже, мама тогда ругается, что тяжело убирать.

Хорошо, что Ляля это знала – что Потоцкая уходит в школу. Ещё в начале лета, когда бабушка покупала билеты на дачу – Ляля с бабушкой уже третье лето выезжали на дачу, – Ляля попросила вернуться с дачи пораньше, и в первый день работы садика, в конце августа, заняла самый лучший шкафчик, который принадлежал раньше Потоцкой, – с самой изумительной картинкой на двери и с несломанным замочком. Другие дети, подросшие и загорелые, и даже Лариса Игоревна, никаких претензий Ляле не предъявляли, но стали смеяться и подтрунивать больше, чем в предыдущий год. Ляля не реагировала, стойко всё переносила молча. Она старалась не обращать внимания в память о Соне. Пока в группе была Потоцкая, Ляля иногда вела себя зло, и, если что, Потоцкая всегда защищала. Без Потоцкой ругаться с девочками стало страшно. Ляля не хотела драк и слёз: ведь ей с девочками быть целый год в этой группе, а потом в подготовительной. И ещё, находясь в саду, Ляля поняла, что ничего нельзя доказать, что справедливости нет. У Ларисы Игоревны есть любимчики – подлые, но внешне милые и активные дети, обманщики, подлизы и ябедники. И чем больше они будут виноваты, тем больше воспитательница будет ругать их жертву. Ляле нравилось слово «жертва», она услышала его в мультике. Без Сони Ляля постоянно стала чувствовать неуверенность и то, что она хуже других. Но теперь она не смела этого показывать, старалась делать вид, что всё хорошо, да и не смогла бы Ляля ничего никому объяснить. Даже бабушка не поняла бы.

За лето бабушка совсем сдала. Вместо того чтобы сидеть на пляже Истринского водохранилища и читать книжки, как они делали раньше, бабушка часто уезжала в больницу с загадочным названием «Первая Градская». Мама приезжала на дачу теперь не одна, а с доктором, который работал в больнице с ещё более странным названием – «Боткинская». В то лето Ляля попала в мир новых, непривычных названий. Называлось много улиц с аптеками, но названия странные, непонятные – в Москве не было ни Охотничьей улицы, ни Собольей, ни Пороховой.