А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

Он сел на землю и ощупал лоб, убежденный, что проломил голову. Слезы у него лились и стекали по щекам. Но лоб не был проломлен, и крови не было, хотя нос заметно распух. Потом он поднялся и медленно пошел дальше, наощупь выбирая путь, потому что хоть луна и взошла, под деревьями было совершенно темно.

Наконец Дон добрался до сухого русла ручья и пошел вдоль него. Он заспешил, вспомнив, что девушка ждет его в машине. Она, верно, разозли­лась, подумал он. Ведь он обещал вернуться до темноты.

Он споткнулся о клубок переплетенных ветвей, оставшийся в овраге. Провел рукой по его почти полированной поверхности и постарался предста­вить, что случилось здесь несколько лет назад.

Космический корабль, падающий на Мертвую Землю, вышедший из-под контроля. А Микки ока­зался неподалеку...

Черт знает что бывает в наши дни, подумал Дон.

Если бы им встретился не Микки, а кто-нибудь другой, кто думает не только о долларах, теперь по всей Мертвой Земле могли бы расти рядами де­ревья и кусты, дающие человечеству все, о чем оно мечтает,— средства от всех болезней, настоящие средства от бедности и страха. И может быть, мно­гое другое, о чем мы еще и не догадываемся. Но теперь они улетели в корабле, построенном двумя не поверившими Микки гномами.

Он продолжал путь, думая о том, что надежды человечества так и не сбылись, разрушенные жад­ностью и злобой. Теперь они улетели. «Постойте минутку, не все улетели! Ведь один гном лежит в багажнике». Он прибавил шагу.

«Что же теперь делать? — размышлял он.— Куда идти? Куда лететь?» Что бы ни случилось, оставшийся гном должен попасть в хорошие руки. И так уж слишком много времени потеряно. Если гном встретится с нашими учеными, он сможет еще многое сделать.

Он начал волноваться. Он вспомнил, как гном стучал по багажнику. А что, если он задохнется? А вдруг он хотел сказать что-то важное?

Он бежал по сухому руслу, скользя по гальке, спотыкаясь о валуны. Москиты летели за ним гус­той тучей, но он так спешил, что не замечал укусов.

Там, наверху, компания Микки обирает деревья, срывая миллионы долларов, подумал он. Теперь их игра кончена, и они об этом знают. Им ничего не остается, как оборвать деревья и исчезнуть как можно быстрее.

Возможно, денежным деревьям для выращива­ния денег нужно, чтобы гномы непрерывно наблю­дали за ними.

На машину он наткнулся внезапно, обошел ее в почти полной темноте и постучал в окно. Внутри взвизгнула его девушка.

— Все в порядке! — крикнул Дон.— Я вер­нулся.

— Все в порядке, Дон? — спросила она.

— Да,— промычал он.

— Я так рада,— сказала она облегченно.— Хо­рошо, что все в порядке. А то гном убежал.

— Убежал? Ради бога, как?

— Не злись! Он все стучал и стучал. И мне стало его жалко. Так что я открыла багажник и выпусти­ла его.

— Итак, он убежал,— сказал Дон.— Но, может быть, он где-нибудь по соседству прячется в тем­ноте...

— Нет,— вздохнула девушка.— Он побежал по оврагу. Было уже темно, но я бросилась вслед за ним. Я звала его, но понимала, что мне его не догнать. Мне жалко, что он убежал. Я повязала ему на шею желтую ленточку, и он стал такой ми­ленький.

— Еще бы! — сказал Донателло.

Он думал о гноме, летящем в пространстве. Тот направляется к далекому солнцу, увозя с собой ве­личайшие надежды человечества, а на шее у него желтая ленточка с Мертвой Земли, на которой живут подонки, считающие деньги.

Микки окончил читать. В окна капитанской каю­ты, где провели ночь черепахи, заглянуло солнце, наполняя воздух влагой и теплом.

— Что скажешь, Дон? — спросил Микки.

— Кто-то ищет кристалл Будды, а кто-то денеж­ных гномов,— задумчиво произнес Донателло.— Странно, что все это происходит на одной и той же земле, на Мертвой планете, которую, быть может, удалось нам спасти от гибели...

— Но денежных гномов здесь искал не только я, но и ты, Дон,— обиженно произнес Микки.

— Хорошо, что они улетели,— сказал Раф.

— И хорошо, что мы — черепахи, не помним ничего этого,— добавил Лео,— значит, нам нечего стыдиться. Так, Дон?

Донателло встал и вышел на палубу. Вслед за ним поднялись черепахи.

— На этой планете сокрыты великие тайны Буд­ды,— сказал Дон, глядя в бескрайнее небо,— а что знаем мы, черепахи, о жизни? Если бы Будда по­зволил нам остаться на этой земле до тех пор, по­ка мы не увидим собственными глазами ту новую жизнь, которая должна вскоре вылупиться из на­ших коконов, для возрождения которой он и отпра­вил нас сюда, если бы нам была оказана такая милость... — Донателло улыбнулся,— больше мне ничего не надо...

И я возвращаю тебе, Великий Будда, твой дар — волшебный кристалл. Пусть он освещает путь каждому, кто идет в темноте, по мертвым пла­нетам и дорогам... Пусть горит путеводной звездой и для моей Бесприютной Души, скитающейся по волнам Вселенной. Возьми его! Я сделал, что смог!

И Донателло бросил в морскую глубь алый кри­сталл Великого Будды.

— Я остаюсь здесь, черепахи! — сказал он.

— И я тоже!

— И я!

— И я! — повторили друзья.

Они взялись за руки, и, образовав плотное зе­леное кольцо, запели свою веселую песню:

— Вслед за нами придут другие,

Будет больше у них терпенья,

Больше ловкости и упорства,

И земля устоять не сможет

Перед их красотой и силой!

А поддержкой им будет песня

Та, которую

Мы сложили.

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Возьмите старую черепичную крышу

Вскоре после полудня

Рядом поставьте

Высокую липу,

подрагивающую на ветру,

Поместите над ними, над крышей и липой,

Синее небо.

В белой кипени облаков, отмытое поутру!

И не вмешивайтесь.

Глядите на них.

Эй! Черепахи!

Эй, не робей!

Вперед, черепахи!

Вперед!

Пароль — свобода.

Донателло лежал на земле. Долго лежал. Сердце его билось нежностью и любовью, раздирающей грустью и нежностью. Голубая бездна была над ним, с каждой минутой синея и отчетливей показывая звезды. Закат гас. Вот разглядел уже он свою небесную водительницу, стоявшую невысоко, чуть сиявшую золотисто-голубоватым светом. По­немногу все небо наполнилось ее эфирной голубиз­ной, сходящей и на землю. Это была голубая Дева. Бесприютная Душа. Она наполняла собой мир, проникала дыханием в каждый живой стебель, в каждый атом. Была близка и бесконечна, видима и неуловима. В сердце своем соединяла все облики земных любовей, все прелести и печали, все мгно­венное, летучее — и вечное. В ее божественном лице была всегдашняя надежда. И всегдашняя безнадежность.

Из далеких глубин влажного неба доносился ее голос:

— Где-то в траве, на меже

Громко сверчки залились.

Вздрогнув, утун обронил

С ветки желтеющий лист...

Миры — неземной и земной —