А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

...Примерно с месяц назад брат поднялся на баш­ню полюбоваться в бинокль храмом, и среди моря лиц он вдруг увидел девушку... Она была так пре­красна, так божественно хороша, что брат мой, рав­нодушный к женскому полу, едва не лишился чувств. Придя в себя, он стал лихорадочно крутить окуляры, но красавица словно испарилась, он так и не смог отыскать ее в толпе.

С тех пор брат лишился покоя. Образ прекрасной незнакомки неотступно преследовал его, и, будучи от природы человеком скрытным, он таял от старо­модных любовных мук. Современная молодежь, вероятно, посмеялась бы над подобным чудаче­ством, но в те времена люди были иными — и неред­ко мужчины сгорали от страсти к красавицам, с ко­торыми им и побеседовать-то не довелось...

И вот, одержимый безумной надеждой отыскать незнакомку среди людских толпищ, осаждающих храм, брат, слабея от голода и тоски, изо дня в день все поднимался и поднимался на башню. Да, непо­стижимое чувство — любовь...

Окончив рассказ, брат с отчаянием приник к оку­лярам. Глаза его болезненно сверкали. Я горячо сочувствовал ему, сердце мое обливалось кровью при мысли, что поиски его обречены на неудачу: ведь с равным успехом можно искать иголку в стоге сена. Но у меня не хватало духу помешать ему, и со слезами на глазах смотрел я на трагическую фигуру брата. Но вдруг... О, мне никогда не забыть пронзительной красоты той минуты! Прошло уже столько лет, но стоит закрыть глаза, как я снова вижу эту картину... Как я уже говорил, брат точно парил в серых пасмурных облаках. И вот красоч­ным фейерверком в небо взмыл рой воздушных шаров — красных, синих, лиловых... Это было не­вероятное зрелище — словно знамение свыше,— и от странного предчувствия у меня защемило серд­це. Я перевесился через перила, взглянуть, что случилось. Оказалось, что торговец шарами, зазе­вавшись, отпустил в воздух разом весь свой товар. Причина была самая заурядная, но странное чув­ство не покидало меня... И тут — тут мой брат, по­краснев от волнения, схватил меня за руку.

«Скорее! Мы опоздаем! — кричал он, сбегая по лестнице.— Это она! Я нашел ее!»

Брат тащил меня к храму.

«Я видел ее в гостиной, в доме... Теперь я знаю, где найти ее!»

Ориентиром нам служила большая сосна, рос­шая позади храма, рядом с ней, похоже, и был дом, где скрывалась красавица. Но сколько мы там не ходили, к великому разочарованию брата, девушки не нашли. Сосна стояла на месте, но поблизости не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего тот дом. Я убежден, что брату просто-напросто померещилось, но он впал в такое уныние, что для очистки совести, я принялся обшаривать все окре­стные дома, разумеется, безуспешно.

Когда я вернулся туда, где оставил убитого го­рем брата, его на месте не оказалось. Я поспешил вернуться к сосне и, пробегая мимо лотков и пала­ток, заметил один павильончик, который еще не закрылся. Приглядевшись, я увидел подле него брата, прильнувшего к глазку кинетоскопа.

«Братец, ты что?» — Я тронул его за плечо.

Он обернулся. Лицо его я помню и поныне.

Взгляд у него был отсутствующий, устремлен­ный в невидимое далеко. Глаза мечтательно свер­кали, даже голос звучал словно из другого мира.

«Она там... Внутри!» — выдохнул он.

Я сразу понял, о чем идет речь, и приник к глаз­ку. Перед моими глазами всплыло прелестное лицо дочери зеленщика — бессмертной героини любов­ной драмы Кабуки. На картине — ибо это была картина в технике «осиэ» — художник запечатлел сцену свидания: очаровательная девушка нежно прильнула к своему возлюбленному в покоях храма.

Без сомнения, то было творение гениального ма­стера. Особенно ему удалась девушка: от нее не­возможно было оторвать глаз, чудное лицо ее ды­шало жизнью. Даже мне показалось, что она жи­вая, так что я нисколько не удивился странным речам брата:

«Я понимаю, что это всего только кукла, сделан­ная из шелка, но я не могу разлучиться с ней. О, как бы я желал быть на месте ее возлюбленного и поговорить с ней хоть раз!»

Брат стоял в каком-то оцепенении. Я догадался, что картину он разглядел с башни — через полуот­крытую крышу павильончика.

Сгущались сумерки, толпы посетителей редели. Возле павильона с кинетоскопом слонялись толь­ко мальчишки, которым явно не хотелось уходить. Однако потом и они куда-то исчезли.

Небо хмурилось весь день, но сейчас облака, на­бухшие влагой, висели совсем низко, усугубляя мрачное чувство. Где-то вдалеке слышалось угро­жающее ворчание грома. А брат все стоял как поте­рянный, отрешенно глядя куда-то вдаль. Так про­шло довольно много времени.

Тьма спустилась на землю; над павильоном, где выступали акробаты, зажглись яркие газовые огни вывески. Вдруг брат, точно очнувшись от забытья, схватил меня за руку:

«Я придумал! Сделай то, что я скажу: переверни бинокль и посмотри на меня с другого конца!»

То была странная просьба. Но сколько я ни до­бивался объяснений, брат упрямо твердил:

«Не спрашивай, делай, как я велю».

Надо заметить, что я всегда питал отвращение ко всякого рода оптическим приборам. Все эти би­нокли, отдаляющие и уменьшающие предмет до размера песчинки или, напротив, чудовищно уве­личивающие его, микроскопы, способные превра­тить крохотного червяка в ужасающего дракона,— во всем этом есть что-то от черной магии. А потому я редко брал драгоценный бинокль брата. Он поче­му-то казался мне орудием дьявола...

И уж, конечно, смотреть в него на задворках без­людного храма в ночной час было совсем уже дико и страшно, но ослушаться я не посмел. Когда я под­нес бинокль к глазам, фигура стоявшего рядом брата мгновенно уменьшилась до полуметра, одна­ко я отчетливо различал ее в темноте. Потом, про­должая быстро уменьшаться,— может быть оттого, что он отошел назад? — брат превратился в краси­вую куклу, которая воспарила в воздух... и растая­ла в ночной мгле.

Ужас объял меня. Я бросил бинокль и заметался из стороны в сторону, в отчаянии призывая брата:

«Где ты? Братец! Отзовись!»

Но все было тщетно. Я его не нашел. Да, мой друг, брат исчез из этого мира... С той поры я стал еще больше бояться биноклей — этих дьявольских штучек. И особенно того самого, что вы держали в руках. Не знаю, как там все прочие, но этот при­носит несчастье: стоит взглянуть в него с другого конца — и навлечешь на себя неисчислимые беды. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему я так грубо остановил вас?..

Но вот что случилось дальше: устав от бесплод­ных поисков, я вернулся к павильончику с кинето­скопом. И вдруг меня осенила неожиданная догад­ка: а что, если брат воспользовался магическими чарами бинокля и, обратившись в куклу, пересе­лился на картину?

Я упросил закрывшего павильончик хозяина дать мне взглянуть на храм — и что же? Как я и предчувствовал, в неверном свете масляного све­тильника я увидел брата, сидевшего на месте воз­любленного девушки. С выражением высшего блаженства он обнимал красавицу...