Артем Ляхович - Голубой трамвай

– Мы… я могу не отдыхать, – напомнил Вэн.

– Что ты там мычишь? Орут все, не слышно ни буца…

– Я могу не отдыхать, – Вэн повысил голос. – Мы никогда не…

– Буц! Я забыл. Ну, все равно ложитесь и лежите тихо, а то у меня башка буцнет за вами смотреть. Без меня никуда! Понятно, или еще раз повторить?

– Понятно, – сказал Вэн. – И ты тоже без нас не…

Топ не ответил. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок.

– Обязательно ложиться сюда? – всхлипнула Мэй, взявшись за подушку. Белье, похоже, не менялось неделями.

Топ молчал.

– Лучше лечь, – сказал Вэн. – Ничего, мы ведь не можем запачкаться… наверно…

Мэй откинула одеяло и легла, сжавшись от отвращения. То же сделал и Вэн.

Койка казалась убежищем, где можно схорониться от этого гама, который вот-вот сожрет тебя с одеждой и ботинками… Ботинки, кстати, Вэн не снял – даже не пытался, и Мэй тоже. «Придет вахтерша и будет ругаться» – подумал он и запаковал ноги поглубже в одеяло…

– Прости, – вдруг сказал Топ.

Было непонятно, кому и зачем он это говорит.

Какое-то время Мэй и Вэн молчали. Потом Мэй переспросила:

– Что?

– Простите. Я вел себя, как буц. Это все из-за брата.

– Ладно, – сказал Вэн. – Ерунда… в смысле – ерунда, как ты себя вел… в смысле…

Мэй опять всхлипнула:

– Как мы отсюда выйдем? Каждый взгляд прямо по нервам…

– Лежите здесь, – вдруг сказал Топ и приподнялся на койке. – Если что, лежачих не бьют.

– Ты куда? – дернулся Вэн. – Мы с тобой!

И упал: гам и вонь вдавили его обратно.

– Как куда? У меня поллимита на всех. Это на день еды. Что-то надо заслужить…

– Мы не едим, забыл?

– Буц! Забыл… Но все равно чурня – торчать в этой буцнутой клетке… Я еще никогда не бывал в таких местах, и отцу обещал, что никогда…

– А что нужно делать? – спросил Вэн. – Как ты будешь делать себе эти… лимиты?

– Буц-перебуц! Если б я знал!

– А те лимиты у вас откуда были?

– Отцовы оставались… и мамины…

– Может, ты домашку будешь делать кому-то за деньги… то есть за лимиты? – спросила Мэй. – Ты же отличник вроде?

– А ты все шутишь, да? У детей нет лимитаторов. У нормальных детей, я имею в виду, и у буцников тоже…

– А у кого есть?

– Буц! Все надо объяснять! У взрослых, конечно. Или на лимитацию идти, но это тем, кто служит, а не… Или чтобы портативный лимитатор у кого-то был, и кто-то передал мне свои лимиты. Ищите буцов-родителей, чтобы платили за буцнутую домашку для своих буцегрызов…

– Не ругайся, уши вянут, – Мэй зажала выбеленные уши.

– Прости.

Топ помолчал. Потом встал с койки.

– Мы с тобой! – вскочил Вэн. (На этот раз его никто никуда не вдавливал.) Мэй тоже поднялась, держась за уши.

– Ну буц же, от вас одни пробле…

Он помолчал еще. Потом сказал:

– Пошли!

И компания побрела к выходу, пригнувшись и обступив Мэй, чтобы не было шума.

Вэн сидел с ней в углу и наблюдал, как Топ пристает к обитателям людярни, предлагая помощь. Длилось это уже, наверно, часа полтора (впрочем, время-то в Клетовнике было отдельно от людей), и пока ничего, кроме пинков, буцов и чуров, Топ не получал.

– За нас отдувается, – вздыхал Вэн.

Мэй стреляла в него этими своими взглядами (Вэн не понимал, что они значат). Мрачная мина проступала сквозь ее грим, как чернила. Вэна так и подмывало спросить, что она почувствовала, когда контактнула дверь, но он помнил предостережение Докса и не лез.

Лимитаторы были здесь далеко не у всех. Редкие их обладатели или утащились куда-то, или не хотели видеть Топа, или просто дрались, как буцы. На Топа было жалко смотреть.

Вначале Вэн думал только о том, чтобы их никто не заметил. Он загородил Мэй, но та сказала «убери задницу», и пришлось убрать. Постепенно ему стало казаться, что они слились с облезлой стеной, и если не шевелиться – никто их не заметит.

Но не шевелиться было трудно.

– Смотри! – какие-то девчушки подкатились к ним, как колобки, и одна из них ткнула пальцем в Мэй. – Ты кто?

Глаза у нее таращились, как у мопса, губы дрожали в улыбке.

Мэй отвернулась, и Вэн сказал девчушке:

– Привет!

Девчушка не ответила и подкатилась к Мэй с другой стороны:

– А ты чего такой смешной?

– Она девочка, – сказал Вэн. Но колобки кинули в него снисходительные взгляды – мол, что ты понимаешь в девочках, – и обступили Мэй:

– А это ты весь намазюканный, да? А чего это ты такой намазюканный? А волосики чего такие? А ты их в борще моешь, да?.. Поиграй с нами! – дергали они ее за панталоны.

Мэй вжалась в стену. Потом бросилась куда-то, пробежала два метра и застыла.

– Не буду я с ними играть, – процедила она, когда Вэн заглянул ей в глаза.

– Может, чуть-чуть…

– Уйди! Ненавижу эти тряпки… и эту, блин, долбаную краску на фэйсе, и волосы… Ну отстаньте же от меня-а-а, – взвыла она, как волк на луну.

Озадаченные девчушки застыли, переглянулись – и покатились вдогонку. Чтобы существо с таким веселым лицом не хотело с ними играть – этого они понять никак не могли и не желали.

– Давайте я поиграю, – самоотверженно вызвался Вэн. – Бу-у-у!..

Но на него смотрели как на недоразумение. К колобкам откуда-то прибавился мальчик, потом еще мальчик, потом две девочки… Вскоре вокруг Мэй, застывшей, как статуя, плескался целый океан детей. Похоже было, что они размножались делением, как микробы.

– Лой, Динь, Гуль! – раздался женский голос. – Чик, Фай… вы где? Ох, туман меня в ребро… это же шут!

Вэн сжался: к ним вышла необъятная, как полкоридора, мама, обвешанная бельем.

– А я-то думаю – чего так тихо? Миленький, родной, подержи их еще часик… или два. Или три, мамой прошу! А то у меня белья на три линии… Как хорошо, что ты тут!

Мэй, скрюченная в три погибели, вдруг фыркнула.

Потом снова, и еще раз, и еще…

Ее хохот отозвался стоголосым визгом детей (пришлось закрыть уши). Вэн поежился: казалось, что намалеванная улыбка смеялась сама по себе, отдельно от шута.

Вдруг тот распрямился и сделал «буууу!» руками. Визгуны рассыпались кто куда – и снова хлынули на него, как океанский вал.

Сквозь визг Вэн слышал:

– Как он с ними… а я уж отблагодарю…

Из дверей стали выглядывать лица, в основном женские. Какие-то мамы подошли к Вэну и что-то говорили ему – тот не понимал, что, потому что его уши, видно, все-таки лопнули. Какой-то громила пытался гнать детей ногами, но потом куда-то делся – наверно, не выдержал визга. Вокруг постепенно собирались зрители – мамы и дети постарше, которые стеснялись визжать, но очень хотели все видеть.

Вэн не замечал всего этого. Раскрыв рот, он глядел на шута, который, похоже, не имел веса и плясал прямо в воздухе, над детьми. Шут был гибким и стремительным, он ослеплял красками своих волос и грима, от которых коридор будто осветили яркие гирлянды, и вдыхал хохот в каждую фигуру и в каждую дверь. Каждое его движение было и смешно, и красиво до мурашек, и чем дальше – тем больше Вэну хотелось не смеяться, а вздыхать, хоть губы его застыли в улыбке. О детях нечего и говорить: таких сверкающих глаз он еще не видел и впервые завидовал малышам, что уже вырос, а они нет.