Анна Чернакова - Хрустальный ключ, или Жили-были мы

В этот же самый миг в доме Тёмы взволнованная бабушка на фотографическом портрете прислушивалась к перезвону каминных часов. Крестилась, бормоча: «Неужели не успеет? Боже мой, Боже мой! Что-то будет, что-то будет…»

Тёма отшвырнул ненужную сумку, схватил ключ, крикнул Стёпке: «Поплыли!», бросился в воду. Сам не заметив как, в мгновение ока переплыл реку. Обернулся. Стёпка стоял на острове у самой воды, шмыгал носом.

– Торопись, опоздать нельзя, беда будет! – крикнул Тёма и кинулся по лесам и лестницам вверх, взлетел к куполу, схватил ещё играющие часы, и тут его словно обожгло изнутри – колечко, подарок Маше, недоделанное осталось на верстаке! Он остановился, оглянулся.

Стёпка так и стоял у самой воды на острове. Увидев, что Тёма замешкался, замахал ему, закричал:

– Езжай!

– Я без тебя не полечу! – крикнул Тёма.

– Тебя ждут! Все ждут, ты вспомни!

– А ты?

– Я останусь. Я деду ручку на дверь не доделал, а обещал. Как я потом с этим жить буду!

В отчаянии Тёма поднял над головой хрустальный ключ, в последний раз взглянул на островок. Оттуда махал ему рукой Стёпка, а из дверей кузни – дед Пётр. Тёма посмотрел на часы. Они засветились в его руке, появилось стекло, а вокруг циферблата побежали и обвили его венком золотые лавровые листья. Тёма разбежался, подпрыгнул и перевёл стрелку.

Он очутился в подземном коридоре, с которого начиналось его путешествие. Побежал со всех ног, не замечая, что становилось всё темнее, что-то во тьме шуршало, попискивало, летало, ползало вокруг него. Стены качались, сыпалась с потолка штукатурка…

За городом, по вечернему шоссе мчалась машина. Тёмины родители возвращались с праздника. Маша, уютно свернувшись калачиком, спала на заднем сиденье, не выпуская из рук пакетик с марципанами – подарок, который она везла для Тёмы. Неожиданно из-за поворота на них вылетел грузовик. Не справившись со скоростью, выскочил на встречную полосу и понёсся прямо на легковушку. Папа попытался свернуть в кювет, но грузовик несло прямо на них…

…И опять на Дворцовой площади сломался зубец кабестана. Раскрутился барабан. Накренился, разламываясь на куски, Александрийский столп. В ужасе бросилась прочь толпа, встали на дыбы лошади. Под падающей колонной, оцепенев, стоял обречённый Иван Степанович…

Торопясь, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, Тёма бежал по проходу туда, где уже виднелся свет.

…Огромное сухое дерево, наклонившись, упало на дом, проломив крышу. Развалилась печная труба, вылетевшие из неё искры рассыпались по тёсовой кровле. Она загорелась…

…Митя в кандалах брёл в колонне арестантов по унылой осенней дороге…

…Вздрогнув, пошатнулась Пизанская башня. В панике с площади побежали певцы, музыканты, живописцы, торговцы…

Издалека уже был слышен бой часов в доме – сначала мелодия, потом удары…

…С куполов храма, построенного дедом Петром, посыпались листочки позолоты…

Тёма выскочил из сундука.

– Йес! – вскочила с кресла, вскинув кулак, бабушка на портрете. Во дворе радостно заорал павлин.

Торопясь, задыхаясь, Тёма принялся складывать в сундук вещи: теперь знакомые ему деревянную куклу-ангела, прокламацию со словом «Долой», старую растрёпанную книжку со звездочётом на обложке, петровского времени потёртый мундир, коробочку из-под изумруда, кисточку для золочения… Туда же положил часы. Запер сундук.

…Выровнялся Александрийский столп.

… На берегу Балтийского моря Митя и молодой дед Данила, оба в офицерских мундирах, показывали Петру Первому леса строящейся верфи…

…Замерла наклонённая Пизанская башня…

…Вернулись на место золотые листочки на куполе…

…Погасли угольки на кровле избы, рассыпалось на дрова и сложилось в поленницу дерево, выпрямилась крыша…

…Грузовик успел остановиться, не коснувшись машины с Тёмиными родителями и сестрой…

Каминные часы в гостиной пробили последний раз.

В папином кабинете Тёма осторожно положил ключ в ящик и закрыл стеклянную дверцу. И первый раз внимательно разглядел картины, висевшие над папиным столом, – гравюру воздвижения Александрийского столпа, рядом пейзаж, изображающий строящийся Кремль, – уже готовы были несколько островерхих башенок. Ещё выше висела старинная карта России – «Большой чертёж» деда Данилы. А на полке стояла модель Пизанской башни…

Стемнело. В доме горело окошко. Там, в своей комнате, Тёма делал уроки. Комната была прибрана, исчезли прежде разбросанные повсюду носки и журналы. Тёма что-то аккуратно чертил в тетрадке. В коридоре бабушка на портрете вязала.

Тёма только что закончил рассказывать о своих приключениях, и оба молчали.

– Удивительно, – вздохнула бабушка. – Я теперь смутно вспоминаю, что был у меня брат Стёпка, который пропал, когда я была ещё совсем маленькая. В семье считалось, что утонул. Но в городе шептались, что убежал из дому от гнева отцовского. Да-да, что-то такое вспоминаю, и кукольный театр…

Тут она замолкла. Ей показалась, что в памяти всплывает и звездочёт, и незнакомый рыжий мальчишка, невесть как появившийся в их доме… Но когда она подумала, что это был её внук, и был он тогда раза в два её старше, голова пошла кругом.

Её мысли перебил Тёмин голос:

– Бабушка, а где колечко?

Бабушка молчала. Тёма нетерпеливо продолжил:

– Такое, серебряное, вроде как две птичьи лапки…

– Да-да, изумруд держат. Пропало, а вот когда – не упомню. Ведь сколько чего было! Война, потом революции, потом война, потом ещё одна война… Ну ладно! – сказала бабушка другим тоном. – Главное, что ключ на месте, ты цел и молодец, и назад вовремя успел.

Она хотела ещё что-то добавить, но во дворе загорелся фонарь, и послышался звук машины – вернулись родители с Машей.

Всё ещё хмурый папа, не здороваясь с Тёмой, первым делом прошёл к чулану. Бабушка на портрете замерла с тем же выражением, с которым много лет назад позировала фотографу. Папа открыл дверь, зажёг свет. Бабушка за его спиной заулыбалась, потирая руки в предвкушении. Папа громко ахнул. Чулан был совершенно преображён Тёмой. Связанные, с распорками, вдоль стены расставлены были лыжи. На полках стояло то, что должно было стоять. На крючках висело то, что должно было висеть. На отдельной вешалке был костюм звездочёта, бережно расправленный, и старинная островерхая шапочка, отороченная мехом. Сундук, протёртый от пыли, сверкал латунными углами. Папа развёл руками и вопросительно посмотрел на бабушку. Но та была совершенно поглощена вязанием.