Росс Уэлфорд - Что не стоит делать невидимке [litres]

– Бу, достаточно, – он прав, конечно. Это было грубо. Но я уже завелась и чувствую, что должна продолжить.

– Достаточно? Да я даже не начала. И нечего звать меня Бу. Я Этель. И мне нравится моё имя! Моё имя – то, что написано в том дурацком фейковом свидетельстве о рождении! – Я уже кричу, и у прабабули на лице написан ужас, но дальше больше, я чувствую.

Я обращаю свой гнев на ба.

– Ты это видела? – спрашиваю я, снимая свои очки, чтобы продемонстрировать тёмные глазницы на месте глаз. – А как насчёт этого ? – я широко разеваю рот и придвигаюсь к ба. – Это я ! Чего ты так испугалась? Или невидимость – это для тебя слишком «пóшло»? Или только «вульгарно»? Ну так мне плевать – вот что со мной происходит, и меня уже тошнит от вранья! Тошнит от пряток!

Я стаскиваю блестящий парик, и ба тут же прикрывает рот ладонями, ахая со всхлипом от чистого ужаса.

Меня уже несёт, и я вряд ли могла бы остановиться, даже если бы хотела.

Я шагаю к раковине в прабабулиной комнате, возле которой, как всегда, стоит баночка крема для кожи «Нивеа». Открутив крышку, я погружаю пальцы в крем и размазываю его по лицу.

– Бу? Этель? Мне правда кажется, что мы должны сесть и всё обсудить, – папа говорит негромко, но я понимаю, что он супервстревожен. – Подумай о своей бабушке, а?

Я пропускаю его слова мимо ушей. Я хочу ответить как-то в духе: «С чего мне о ней думать? Она превратила меня в кого-то, кем я не являюсь» – но не могу, потому что яростно стираю весь свой аккуратно нанесённый макияж, оставляя на прабабулином полотенце для рук розовато-коричневые разводы.

Наконец дело сделано. Долой парик, худи, джинсы, кроссовки – и вот я стою перед ними.

Они таращатся, лишившись дара речи. Секунд пять, может, десять.

Просто.

В полном.

Шоке.

– Это я! – в конце концов говорю я. – Видите? Я ничто – вообще ничто. И знаете, что? Думаю, мне так больше нравится. По крайней мере, это правда.

Я смотрюсь с зеркало и стираю остатки макияжа, пока папа мнётся и говорит всякое вроде: «Бу. Подумай, что ты делаешь».

Бедная прабабуля явно в ужасе. Ба села в низенькое кресло и глядит прямо перед собой, с трудом моргая.

Я думаю о том, что делаю. Я думаю, что, если эта невидимость навсегда, мне придётся к ней привыкать. И ложь больше не поможет.

Леди отступила в дальний угол комнаты, напуганная повышенными голосами.

– Ко мне, Леди, – говорю я, гораздо мягче, и, хоть она меня и не видит, она уже привыкла ко мне и подходит к тому месту, где я стою. Мне нравится, что в комнате есть хоть одна личность (если считать Леди за личность, а я вроде как считаю), кому явно всё равно, видимая я или нет.

Я на полпути к двери, когда вижу, как ба встаёт и делает рваный вдох. Когда она заговаривает, фраза получается тихой, почти неразличимой, но в следующих трёх словах заключено столько печали, сколько я никогда в жизни не слышала.

– Я потеряла дочь.

И когда она произносит это, мне жутко хочется подойти к ба, обнять её и услышать, что всё будет хорошо. Я стою на пороге и уже собираюсь сделать шаг, как вдруг прямо в меня врезается крупная медсестра – бам! – и взвизгивает от удивления. Она оттеснила меня в сторону, и мне остаётся лишь шмыгнуть в коридор.

Леди идёт со мной. Медсестра перепугана до чёртиков: она задела меня рукой.

– Ай-й-й! Я потрогала! Я что-то, кого-то потрогала!

Поднимается переполох, и мы бежим.

Минуту спустя мы уже на побережье, глядим на море цвета индиго, и я чувствую себя очень, очень растерянно.

Дело не только в том, что я наорала на столетнюю старушку и убежала, разве что не хлопнув дверью, от своего вновь обретённого папы, как дерзкий подросток из какого-нибудь сериала.

Дело ещё и в том – помимо всего прочего – что я проигнорировала тот факт, что моя собственная ба тайно горевала почти десять лет. Её «Я потеряла дочь» не выходит у меня из головы.

Плюс ко всему я в ужасе, потому что моя невидимость, кажется, сделалась постоянной.

Кроме того, я ослабла и вымотана – я осознаю, что не ела с прошлого вечера. Я даже не вспомнила об этом за всем беспокойством, волнением, страхом, злостью и примерно несколькими миллиардами других эмоций, которые испытала за последние полдня или около того.

Но да. Теперь, когда я об этом наконец вспомнила, я голодная как волк, да ещё и пить хочу.

Я поворачиваюсь посмотреть на «Прайори Вью» и вижу арендованный папой Ниссан Микра, выезжающий с подъездной аллеи и устремляющийся к побережью с ба на пассажирском сиденье.

Я знаю, что вспылила, и, не думая, поднимаю руку и машу.

Это офигеть как помогает, учитывая, что я вообще-то невидимая.

Я смотрю, как папина машина укатывается вверх по прибрежной дороге.

Я знаю, что не смогу сделать это – вообще ничего – одна.

Я гляжу на свою поднятую руку. Лак, которым я накрасила ногти, всё ещё на месте: пять маленьких сияющих пластинок на каждой руке, которые почти – но не совсем – невидимы.

Я снова поворачиваюсь к морю и плюхаюсь на деревянную скамейку.

Быть мне теперь Невидимой Девчонкой. Такой секрет просто невозможно скрыть. Враньё и обман ба, чтобы спрятать меня от мира славы, будут бессмысленны.

Кроме того, если только я не стану вести жизнь стопроцентной затворницы – никуда не буду выходить, не вернусь в школу – обо мне все узнают. Заголовки. Документалки. Громкие эксперименты. Медицинские исследования. Книги.

Я так и вижу передовицы газет:

«Давно потерянная дочь мёртвой звезды – загадка для учёных».

«Невидимая Девчонка – поразительное наследие трагически погибшей певицы».

«Вы видели дочку Фелины?»

Этель Ледерхед или Тигрица Кошечка «Бу» Маккей? Беатрис Ледерхед или Белинда Маккей? Миранда или Фелина? Кому вообще какое дело, кто есть кто? Я не уверена, что и сама-то знаю.

Я чувствую себя никем – и это странно. Странно, потому что я привыкла думать , что я чувствую себя никем.

А теперь так оно и есть.

Еда, еда, еда. Ого, до чего я проголодалась. Мысли у меня путаются, а голова здорово кружится.

Варианты:

Вернуться в «Прайори Вью» и потусить возле тамошней кухни. Там полно еды, но как мне её достать? И даже если допустить, что я смогу стащить сэндвич или что-то такое – как я буду его есть? Как тогда, когда я в первый раз выпила чай, и он недолго оставался видимым в моём желудке, пока не – что? Оневидимился? В «Прайори Вью» постоянно медсёстры и сиделки – куда ни глянь. Так что не вариант.

На пляже есть кафе, но тут встаёт та же проблема.

Дома куча еды, и это, по сути, мой единственный выбор, так что я перехожу дорогу и жду на автобусной остановке.

Каждые полчаса вдоль побережья и до самой деревни Ситон-Слуис ходит автобус. Когда он приходит, передние двери не открываются, потому что кроме меня на остановке никого, а меня водитель не видит. Зато открываются центральные, и через них мужчину в инвалидной коляске спускает на землю его жена. Мне как раз хватает места протиснуться мимо них, держа Леди за поводок.