Аннет Схап - Лампёшка

— Это что, слёзы? — усмехается отец. — Сопли? Надеюсь, что нет. Настоящие мужчины не дают им воли, ты же знаешь.

Шторм давным-давно улёгся, а к нему никто так и не поднимался, весь день. Он уже почти перестал надеяться, как вдруг на лестнице раздались голоса. Пришедшие дрожали от страха:

— Ты иди первый!

— Нет, ты, иди ты!

Тогда он ещё думал, что они хотят помочь, и, чтобы их не спугнуть, состроил самую приветливую мину, на какую был способен. Тогда он ещё думал, что им его жаль, что они ему что-нибудь принесли. Попить, а может, и поесть. Ха-ха!

Принесли они палки: два здоровенных мужика, оба с палками. И тут же пустили их в дело.

Он хотел закричать: «Я не виноват, честно, он просто умер!» Но они всё колотили и колотили и гнали его от тела Йозефа.

Он хотел сказать: «Еды почти не осталось… и воды… и мне каждый день нужно…» Но они рычали: «Назад, монстр, урод!» Они положили старика на одеяло, скорее, скорее.

— Ты только посмотри, сожрать его удумал, Господи Иисусе!

Они истово перекрестились.

«Да нет же! — хотел закричать он. — Я только проверял, не шевелится ли он, я бы никогда…»

Но они дали ему пинка, и ещё раз, и ещё, потому что он не защищался.

Что ж, тогда он принялся шипеть, визжать, кусать, он вцепился им в лодыжки — туда, где мягко. Полилась кровь, мужики завопили — вот это было весело.

Но они забрали с собой старика на одеяле, захлопнули дверь, задвинули засовы и ушли.

А потом ничего, целую вечность — ничего. Он ещё ни разу не оставался один так надолго, и вот сегодня явилась эта старуха, и теперь… Теперь, конечно, никто уже не придёт, ему конец, без еды он сдохнет, без воды засохнет, зачахнет. Никогда не научится ходить, никогда не взойдёт на борт корабля, ноги его никогда не привыкнут к морской качке.

Он закрывает глаза и позволяет себе провалиться в темноту.

— Эй, ты, хватит крутиться у меня под ногами!

Марта заносит руку, но Лампёшка вовремя уворачивается. Ей не привыкать — дома наловчилась.

Такой Марту девочка ещё не видела: нога у неё перевязана, и она ковыляет по кухне, то присаживается, то снова вскакивает, забывает про чайник, пока не замечает, что вода выкипела, вздрагивает от любого звука — собачьего лая, хихиканья Ленни — и срывается. Шлёпает пса, рявкает на сына, который потом всё утро сидит за столом с дрожащей губой.

Лампёшка гладит его по голове и приносит бутерброды с чаем — сегодня Марта и этого не делает. Девочка старается не попадаться Марте на глаза. Днём она берёт вёдра и поднимается наверх. Не то чтобы внизу было так чисто и нечем заняться, просто сегодня никто не обращает на неё внимания, никто её не останавливает.

Запах в коридоре наверху стоит ужасный, не лучше, чем в погребе, и только усиливается, когда она поворачивает за угол. Двери здесь пошире, стены увешаны рогами. Есть тут и голова носорога, серая и сморщенная. У носорога маленькие печальные глазки, с рога свисает длинная паучья нить. Лампёшка осторожно толкает ближнюю дверь. В комнате перед ней — ряды полок, уставленные чучелами, стеклянные шкафы, полные бабочек и жуков на булавках. Ни одно крылышко не дрожит. На полу — тигриная шкура, на стене — портреты мужчин в военной форме. Они не сводят с неё суровых глаз. Что делает здесь эта девчонка?

Лампёшка поскорее закрывает дверь.

Она идёт дальше, запах становится всё невыносимее. В конце коридора обнаруживается дверь, за ней — убегающая вверх, в темноту, лестница. Вот откуда пахнет. И где-то там должна быть комната, куда запрещено заходить.

Но ведь нужно же наверху немного прибрать? Выбросить то, что там гниёт?

Однажды, когда она была совсем маленькая, к берегу прибило рыбацкий кораблик, который качался на волнах и никуда не плыл. И не мог плыть, потому что рыбак помер в пути. Тело его лежало в трюме, а улов был свален на палубе и страшно вонял. Улов был знатный: целые горы рыбы на палящем солнце. Городские чайки посходили с ума, тучами кружились над палубой и нажирались до отвала.

Старого рыбака звали Пер. Люди исподтишка посмеивались над ним, потому что он нёс околесицу и никогда не мылся. Смердел всю жизнь. Никто не хотел работать с ним в паре.

Судно так и качалось на волнах недалеко от порта, рыбы на палубе ещё оставалось навалом, а ветер дул как раз в нужную сторону. Два дня подряд весь город мутило.

Тогда шериф с помощниками подгребли на шлюпке к кораблю и сбросили улов за борт. Заодно с капитаном. Вёдрами лили на палубу воду, но от вони так и не избавились.

Капитан порта не разрешил ставить судно у себя на пристани и приказал сжечь его в море. От этого тоже поднялся смрад ещё хуже прежнего. Дым отнесло прямо на город, и запах завис там на три безветренных дня.

В народе то время прозвали Местью Пера.

Горожане на улицах зажимали рты платками, никому кусок не лез в горло, и мистеру Розенхауту пришлось выбросить все свои запасы. Лампёшкина мама тогда ещё была жива и, хотя не могла ни говорить, ни ходить, но запахи чуяла, и Лампёшка давала ей влажные платки и мешочки с лавандой, от которых не было никакого проку, и не знала, что лучше — распахнуть все окна или наоборот — не открывать. Отец никогда ей не помогал, его вечно не было дома, он где-то пил — однако и спиртное не спасало: зловоние стояло такое, что даже дышать не хотелось. Но приходилось, конечно.

Вот точно так воняет и тут, наверху.

Лампёшка озирается. Никого. Мягко ступая, она поднимается по лестнице на башню. За поворотом ещё одна лестница. На деревянных ступенях — след из больших тёмных капель. Наверняка кровь… девочка едва не бросает всю затею. Ещё один поворот, лестница сужается и взбирается всё выше. Придётся разжать нос, а то воздуха не хватит. Фу-у-у-у!

На самом верху в сумраке она различает запертую на засовы дверь. Рядом валяется разбитая тарелка с кусками тухлой рыбы — вот что так воняет. На полу лежит ещё что-то. Ключ.

Вдруг внизу раздаётся шум: Ленни вопит, псы разражаются лаем, и Марта сердито выкрикивает её имя. Лампёшка хватает ключ, прячет его в карман платья и несётся по ступенькам вниз.

Рука Ленни намазана мазью от ожогов, разлитый по полу чай вытерт, новый заварен, и Марта переводит хмурый взгляд на девочку.

— А ты где пропадала? Наверху?

— Я совсем недолго, — отвечает Лампёшка, краснея. — Я подумала… там так воняет… я хотела…

— Пусть воняет, — говорит Марта. — В этом доме такое бывает. Скоро выветрится. — Она резко хватает девочку за запястье. — Забудь дорогу в башню! Повтори.

— Забудь дорогу в башню.

Но нет, она, конечно, не забудет. Сердцу не прикажешь, а сердце дочери маячника желает увидеть маяк. Пусть голова дочери маячника и нашёптывает ей всякие благоразумные советы, проку от них мало.