Аннет Схап - Лампёшка

Она в носках, даже без обуви — пустяки для такого монстра, как он. Эти косточки он прокусит насквозь, он…

Оружие, ей нужно какое-то оружие. Ни дубинки, ни палки в комнате нет, но на полу лежит огромная плоская книга, и внезапно с Лампёшки спадает оцепенение, она спрыгивает с подоконника, хватает книгу, и, увидев, как что-то вылезает из-под кровати — что-то небольшое, намного меньше, чем она себе представляла, — она двумя руками обрушивает книгу на высунувшуюся голову с такой силой, что книга отзывается дрожью у неё в руках, а сама она валится на пол. Но и чудовище тоже: его тельце откатывается в сторону и остаётся лежать без движения.

Он не ожидал, что она способна так драться. Его голова, всё его тело дрожат от удара, и он проваливается в ночную тьму и не сопротивляется этому — он так устал.

— Повержен девчонкой… — фыркает отец где-то далеко, едва слышно. Затем — тишина.

Лампёшка вскакивает на ноги и бежит по влажному ковру к двери.

Наконец-то дверная ручка — здравствуй, дверная ручка… здравствуй, милая толстая дверь, тебя ни один монстр не проломит… привет, коридор…

Не отпуская ручку, она оборачивается на миг — посмотреть, что же там всё-таки пряталось под кроватью.

Просвет между шторами теперь увеличился, и луч маяка ползёт по книгам, бумагам и по лежащему среди них на полу щуплому созданию. Оно не шевелится, глаза его закрыты.

Это… да это, похоже, мальчик, видит Лампёшка. Мальчик с чересчур крупной головой. Лицо посерело и шелушится, спутанные волосы отдают зелёным. На нём грязная белая рубашка. А под ней — ноги, сросшиеся в тёмный хвост. Как у рыбы.

Она медлит.

— Эй, мальчик, — шепчет Лампёшка. — Эй? Рыба… Рыб… ты умер? Я тебя зашибла?

Ответа нет. Не так уж сильно она его и шмякнула. Или всё-таки сильно?

Лампёшка очень осторожно подходит к нему, готовая в любой момент пуститься в бегство. Легонько трогает его ногой в носке. Он не шевелится. Кажется, он почти не дышит. Девочка наклоняется и прикасается к его руке. Кожа сухая и горячая. Значит, живой.

— Ты как? Тебе что-нибудь принести? Еды? Воды?

При слове «вода» глаза мальчика распахиваются. Лампёшка испуганно пятится, сердце едва не выскакивает у неё из груди. У этого мальчика глаза без белков! Чёрные и блестящие, как у беса или зверя. Через миг они снова закрываются.

— Значит, да? — тонким голосом спрашивает она. — Значит, воды? — Она медленно отступает, пока не нащупывает дверь у себя за спиной. — Хорошо, я принесу.

Лампёшка выскальзывает в коридор и тихонько затворяет за собой дверь. Спасена!

Вниз, сейчас же! Дверь на ключ — и подальше отсюда!

Но она стоит и прислушивается. Из комнаты не доносится ни звука.

На двери большие засовы. Они здесь, конечно, не просто так. Это опаснейшее чудовище, хоть и напоминает мальчика. Который хочет пить. У которого жар. И которому она пообещала воды.

Внизу есть кран с раковиной, рядом — ведро. Она знает все краны в доме.

— Вот вода, — она ставит ведро рядом с ним. — Пей.

Мальчик не шевелится, лежит как лежал.

Лампёшка зачерпывает полный стакан и подносит к его губам, но мальчик не пьёт. Она трогает его за руку, та ещё горячее прежнего. Глаз он уже не открывает, даже когда она осторожно трясёт его.

Девочка вздыхает. Она хочет уйти, но не может. Что-то держит её здесь и заставляет делать то, от чего ей страшно.

Она садится на пол рядом с ним. Его грудь быстро поднимается и опускается.

«Он умирает, — думает она. — Если я ничего не сделаю, он умрёт».

Как-то она нашла в траве птенчика, мокрого и пушистого, только из яйца. А в другой раз — крольчонка. Ей пришлось придумывать, как их спасать, без устали трясти червями у птичьего клюва и тыкать травинками в дрожащий кроличий нос. Птенец всё-таки умер. А вот кролик нет, поначалу нет.

Лампёшка встаёт и сдёргивает с кровати пару простыней, очень грязных, проплесневелых. Она осторожно накрывает мальчика чистым краем простыни и льёт на неё немного воды: может, так он слегка остынет. Окунает в ведро другой край и кладёт ему на пылающий лоб. Потом макает пальцы в ведро и стряхивает капли ему на губы, как делала со своими найдёнышами. Это помогает: рот приоткрывается, мальчик глотает воду.

— Молодец, — шепчет Лампёшка. — Ну что, мальчик Рыб, так-то лучше, а?

Его рот требует ещё, и она даёт ему ещё, и льёт побольше воды на простыню, уже почти высохшую. Мальчик словно бы пьёт воду кожей. Она повторяет то же самое ещё пару раз и опускается рядом с ним, прислонившись спиной к кровати.

Существо под простынёй дышит спокойнее. Лампёшка прикасается к его руке — она уже не такая горячая, — и его пальцы сжимают её ладонь.

— Спи, мальчик Рыб, засыпай, — тихонько напевает она. — Не чудище ты, баю-бай.

Не чудище. Но кто же тогда?

Морские разбойники, бывало, рассказывали про такое. Давно. Когда ещё заплывали к ним в гости.

Когда она ещё была маленькая и всё было хорошо.

Звали их Билл, Ворон и Жюль. Были и другие, чьи имена она позабыла. От них пахло выпивкой и п о том. Лампёшка помогала им насаживать на палочки креветок и куски рыбы. Пираты жарили их на костре и ели прямо с чешуёй и усиками. Они бросали устриц в огонь и ждали, пока те начнут щёлкать. Они горланили песни, без удержу играли в карты и травили истории, а девочка слушала разинув рот.

Конечно, продолжалось это допоздна, и ей давно пора было спать. Но она держалась тише воды ниже травы и садилась подальше от остальных на песок, куда огонь отбрасывал пляшущие тени.

Пираты рассказывали о погибших кораблях, упущенной добыче и ужасном невезении. О стычках с обитателями моря — кровавых стычках с рыбинами величиной с домища. И о стычках друг с другом, ведь неженок среди них, понятное дело, не водилось. Хрясь — рука! Хлобысь — нос, глаз, пара пальцев. У каждого чего-нибудь да не доставало.

В первую очередь, конечно, у её отца. Аж полноги!

Но ту историю он рассказывать не хотел, а если кто настаивал, злился, а мама притихала, и Лампёшку всегда отправляли в постель.

Но изредка… изредка попадался среди них кто-то, кто заплывал дальше остальных, за Белые скалы. И встречал там их.

Женщин-рыб.

Женщин с хвостами.

Женщин с глазами, которые…

Песни утихали, и пираты переходили на шёпот или совсем замолкали и только разглядывали того, кому довелось их увидеть.

Но и тот притихал, словно набрал в рот воды, и только мямлил что-то.

— Ну же, рассказывай, — просили остальные. — Давай же.