Аннет Схап - Лампёшка

Лампёшка растерянно пятится. Книги здесь повсюду. Она подходит к стене и разглядывает полки. Книги стоят рядами, все в коричневых кожаных переплётах, все повёрнуты спинами-корешками к ней, словно нарочно над ней насмехаются.

— Она такая… э-э-э… коричневая?

«Э», она знает только букву «Э», и даже её нигде не видать. Мальчик на полу следит за каждым её движением. Она нерешительно снимает с полки книгу, первую попавшуюся.

— Эта?

Он не отвечает — неужели угадала? Она оборачивается и видит в его глазах изумление.

— Да она не умеет читать! — восклицает он. — Ты не умеешь читать!

Лампёшка молча кладёт перед ним книгу.

— Это не та.

— Книга есть книга.

— Ничего подобного! — Отталкиваясь локтями, он слегка выползает из-под кровати, вот-вот — и покажется хвост. — Почему ты не умеешь читать? Ты что, в школу не ходила?

— Ходила.

— Но для школы у тебя, конечно, не хватило мозгов.

— Две недели. Я проходила всего две недели.

— Две недели? А потом что?

— А потом… Пришлось другим заняться.

— Чем другим?

— Не твое дело! — Она берёт поднос с остывшей яичницей, он трясётся и позвякивает у неё в руках. — Пойду отнесу это вниз. И принесу новые простыни. И полотенца. И чистый стакан. А в полчетвёртого вернусь, чтобы помочь тебе искупаться. Я всё запомнила, представляешь? И определять время я, к твоему сведению, тоже умею.

Широкими шагами Лампёшка направляется к двери. Она совсем забыла, что собиралась двигаться неторопливо, спокойно, но чего уж теперь.

На пороге она слышит:

— Погоди!

— Чего тебе?

— Это же будешь не ты?

Он снова скрылся под кроватью, почти полностью.

— Что не я?

— Не ты же теперь… будешь приходить?

— Я, — кивает Лампёшка. — Я, Эдвард. Тебя ведь Эдвардом зовут? — Она пытается улыбнуться, но получается не очень. Всё равно ему оттуда не видно.

— Неужели больше некому?

— Нет, — отвечает Лампёшка. — Больше некому.

И уходит. Вниз, на кухню.

Однажды утром он, конечно же, исчез, её кролик. Как мама и предсказывала.

Утром она проснулась одна, а днём обнаружила зверька болтающимся на крючке в сарае — обезглавленным и освежёванным.

Что ж, денег у них много не водилось, а есть что-то надо было. Это Лампёшка понимала.

Было больно, но она понимала.

Когда она наконец уходит, у него вырывается вздох облегчения. Да как они посмели? Прислать ему такую безмозглую девчонку, такую безграмотную деревенщину!

И ей поручено за ним присматривать? Делать всё то, что делал Йозеф? Представить невозможно! Пусть только попробует вернуться — он загрызет её насмерть!

Она что, целую ночь ему пела? Или это ему приснилось? Ну и ладно, какая разница.

Понятное дело, никто не рискнул к нему подняться, вот они и прислали такое.

Узнай об этом отец, он бы, он бы… Он бы ни за что не согласился, он бы выставил её из дома и нашёл кого-нибудь другого, нового Йозефа, кого-нибудь более подходящего для адмиральского сына.

Или нет? А может, он бы и пальцем не пошевелил?

Глупости, пошевелил бы.

Тогда где же он, почему не возвращается?

Ведь отец всегда хоть раз в год да приезжает домой? Он сбился со счёта — год уже прошёл?

Эдвард поворачивается на бок и натыкается взглядом на сбрую, которая валяется в углу, и помост с перилами: он уже много дней стоит без дела — ещё бы, после всего, что произошло.

— И ради этого мне возвращаться из Японии? — слышит он голос отца. — Ради сына, который не прилагает усилий, даже не пытается?

— Я был болен, — оправдывается Эдвард. — Я чуть не умер.

— Болен? И это ты называешь болезнью? Семь недель малярии — вот это болезнь. Когда тебя колотит лихорадка, красные нарывы гноятся, вот это называется…

— Да, да! — кричит мальчик. — Перестань, я и сам всё знаю.

У него трещит голова. И, конечно, по-прежнему пусто в животе. Зря он отказался от той мерзкой яичницы.

Он ложится на спину. Завтра снова за тренировки. Утром, первым же делом. А сегодня — купаться, наконец-то купаться.

Если она, конечно, вернётся, эта безмозглая девчонка.

Она, конечно, возвращается — ровно в половине четвёртого. И даже приносит рыбу, за которой Марта сбегала на рынок.

— Можешь сегодня отнести наверх. Если опять пойдёшь. По мне, так можешь и не ходить.

Лампёшка кивнула.

— Я пообещала в полчетвёртого помочь ему искупаться.

— Пф-ф! — прыснула со смеху Марта. — Чудовище, которое умеет определять время?

— Он не чудовище, — в очередной раз повторила Лампёшка. Но уже не так уверенно. Всё-таки отчасти и чудовище.

— Я тут кое-кого привела, — обращается Лампёшка к заплесневелой кровати. Эдварда не видно и не слышно, он прячется. — Ленни, снизу, ты ведь не против?

Молчание. Она кладёт на грязную постель стопку чистых простыней.

— Он немного… э-э-э… медленно соображает. Но он очень сильный, поможет мне. В такую ванну войдёт вёдер тридцать, а мне неохота тридцать раз…

— Нет.

— Но…

— Меня никто не должен видеть, это одно из правил. Понимаешь? Есть правила.

Голос доносится из-под кровати, однако его обладатель не показывается.

— Но он тебя уже видел, Рыб. Эдвард. — Лампёшка наклоняется и ставит тарелку с кровавыми кусками рыбы на пол. — Сегодня утром. И хвост твой тоже видел.

Эдвард вылетает из-под кровати и одним прыжком валит её на спину. Лампёшка стукается головой об пол, задыхаясь от испуга. Его смоляные глаза совсем близко, она чувствует его дыхание у себя на щеке.

— Это! — шипит он. — Спайка!

— Что? О чём ты?

— Не хв… Не то, что ты сказала! Спайка! Мои ноги просто срослись друг с другом! Повтори!

Она пытается выскользнуть из-под него, но он прижал её руки к полу.

— Э-э-э… Но…

— Повтори!

— Как скажешь, — говорит она. — Спайка так спайка. Отпусти меня.

Он отпускает и заползает обратно под кровать.

— Это пройдёт с возрастом. Такое возможно. Если очень много тренироваться. Так сказал один доктор.

— Вот как… — говорит Лампёшка, потирая ноющей от боли рукой ноющий от боли затылок. Весёлая ей досталась работка, ничего не скажешь! — А как именно нужно тренироваться?

Эдвард молчит.

Для Ленни натаскать тридцать вёдер воды — пустяк. Заходя в комнату, он каждый раз боязливо оглядывается и расплёскивает воду целыми лужами, но, не найдя нигде чудовища, успокаивается. Выливает ведро за ведром в тяжёлую чугунную ванну. На поверхность всплывают ошмётки чёрного налёта, дохлые комары. «И грязь, повсюду грязь», — думает Лампёшка.

Она молча перестилает постель. Интересно, он когда-нибудь в неё ляжет?