Аннет Схап - Лампёшка

— Нет, спасибо.

— Если ты, конечно, не тупица.

Вот-вот.

При любой возможности она проскальзывает за штору и смотрит вдаль, на свой старый дом и на море, каждый день разное — зелёное, серое, серо-зелёное, серо-голубое, — и жаждет почувствовать в волосах ветер, а под ногами — прохладные ступеньки маяка.

— Ты ещё здесь? Да что ты там делаешь, на что глазеешь?

Она не говорит.

Днём она приходит его купать. Ленни помогает: сносит вниз грязную воду, таскает наверх чистую, опускает мальчика в ванну и вынимает оттуда, когда тому нужна помощь. Помощь нужна всегда. Каждый день Эдвард объявляет, что в помощниках не нуждается, что его мышцы окрепли и что сегодня он обойдётся сам, но каждый день приходится ему помогать.

Да Ленни и не против. Он послушно ждёт в коридоре и при любой возможности поглядывает из-за двери на девочку.

Лампёшка, как положено, считает до ста тридцати пяти и больше не ошибается. Называет спайку спайкой, а не хвостом. Зовёт мальчика Эдвардом, а не Рыбом. Сдувает пыль с книг и вперемешку расставляет их по полкам. Собирает в саду цветы и ставит их в вазочку рядом с его тарелкой. И тут же забирает, потому что ему это кажется смешным. Он же не корова! Она надраивает грязные окна, очень медленно и тщательно, особенно то окно. Она думает об отце и беспокоится. Время от времени она гуляет по саду и посматривает на то самое дерево с веткой, что тянется к ограде.

Так отныне и проходят дни.

Она появляется каждое утро, эта девчонка, и каждое утро он вынужден заново привыкать к тому, что это она, а не Йозеф, спокойный и невозмутимый, всегда точно зна-ющий, что нужно делать. Привыкать к тому, что ей приходится вечно всё объяснять и чаще всего без толку. Что она тупица, даже читать не умеет, и как же она бесит его тем, что без конца вертится у кровати, а потом прячется за занавеской и пялится в окно или что она там делает. Пока он не рявкнет на неё как следует — это обычно помогает.

Спровадив её, он приступает к тренировкам: делать это у неё на глазах он не желает.

Он упражняется до посинения, влезает в сбрую, подтягивается на перилах помоста и подстёгивает свои мышцы, гаркает на них, чтобы крепчали, не ныли, а держали его на ногах! Но они слушаются его с таким трудом, с таким трудом… да если честно, совсем не слушаются.

До того, как Йозеф… Когда Йозеф ещё был жив, удавалось иногда сделать пять шагов подряд. А то и шесть. А теперь? Два, самое большое — три. Это даже не шаги, а какие-то неуклюжие прыжки. И тут опять входит она, скачет вприпрыжку на этих своих ногах, на ступнях, словно на свете нет ничего проще, словно она издевается над ним.

Тогда ему только и хочется, что покусать её, помучить, довести до слёз.

Но получается это, только если он запрещает ей смотреть в окно. Шторы не раздвигать, приказывает он. Всё сделала — мигом вниз. Пусть себе смотрит в окно где-нибудь в другом месте.

— Буду смотреть, где захочу! — кричит она.

Но на глазах уже выступают слёзы, ха-ха!

— Ничего подобного, — отвечает он. — Будешь делать то, что тебе приказывают.

— Ах, так?

— Да, так. Я здесь хозяин.

Так оно и есть: в конце концов, это дом его отца.

— Тоже мне хозяин! — кричит она. — Сидит под замком в своей каморке! Тоже мне хозяин — прячется под кроватью!

Он с воплем кидается к ней, его зубы ищут её ноги, и она, пятясь, выпрыгивает из комнаты.

— Монстр!

Да, так и есть! Он — вселяющий ужас монстр! Он торжествующе раздувает грудь. А она что думала? Безмозглая девчонка. Бывают же такие!

Наутро она не появляется — впервые. Не появляется целый день. И вечером тоже.

Лампёшка уже битый час бродит по саду. Все думают, она в башне, но нет. Не сегодня. И завтра тоже нет. Девочка пинает заросли крапивы. Больше никогда! Хватит с неё! А вот и дерево, которое она искала.

Она, конечно, всех подведёт. Марта расстроится. А Ленни… Ленни и подавно. Ну, что ж поделаешь. Найдут кого-нибудь другого. Кого-нибудь, кто уживётся с этим змеёнышем наверху. Кого-нибудь, кто способен сносить оскорбления. Кого-нибудь, кто обучен грамоте, не такой олух, как она.

У дерева удобные раскидистые ветви, она легко взбирается на нижние и лезет к той, что почти достаёт до заострённых чугунных верхушек. Если действовать осторожно, то, пожалуй, можно их преодолеть, сильно не поранившись.

Лампёшка доползает до места, где ветка становится совсем тонкой, набирает в лёгкие побольше воздуха, хватается за ограду и пробует перемахнуть через неё.

Сразу же ясно, что дела её плохи. Вместо того чтобы удержаться наверху, она немного соскальзывает вниз и цепляется за облупленную перекладину. Она дрыгает ногами в поисках опоры, но ничего не находит.

Остаётся только висеть. Разожми руки — упадёшь. Не разжимай — поболтаешься ещё немного и всё равно упадешь. Лучше не смотреть, как высоко падать и сколько колючек и шипов ждёт на земле. Да и окажешься не на той стороне ограды.

Лампёшка пробует ещё раз, испускает отчаянный вопль, чтобы придать себе сил, и тянет ногу как можно выше, но не дотягивается, даже близко не достаёт.

— Эмилия? Эмилия Ватерман? Святые угодники! Что ты там делаешь?

Лампёшка не верит своим ушам. Кажется, ей знаком этот голос. Как это возможно? Однако уже слышны торопливые шаги, и вот, далеко внизу, появляется фигура мисс Амалии, бегущей к ограде с другой стороны.

— С ума сошла? Немедленно спускайся! — кричит она. — Нет! Не надо, не шевелись. Не разжимай руки, а то сломаешь себе что-нибудь!

А что Лампёшке ещё остаётся? Только висеть.

— Добрый день, мисс, — бормочет она.

У неё сводит пальцы, долго ей не продержаться.

Своими длинными руками мисс Амалия пытается сквозь прутья решётки поймать Лампёшку за ступню. Она хватается за башмак, и девочка испуганно вопит — так учительница стащит её вниз. Та тут же отдёргивает руку.

— Эй! — Мисс Амалия тревожно сотрясает решётку ограды. — Поможет нам кто-нибудь? Меня кто-нибудь слышит? Глупая девчонка! Глупая, неблагодарная девчонка! А я ещё принесла тебе кое-что, теперь придётся оставить у себя. — Учительница мечется за решёткой, как тигр в клетке. — Что же тут всё-таки за прислуга! Такая расхлябанность, такая распущенность — это я и в прошлый раз заметила. Знаешь, Эмилия, у меня прямо руки чешутся надавать тебе тумаков. Почему же никто не идёт? Люди!

Лампёшкины пальцы так болят, что мочи нет. Она бросает взгляд вниз: под ногами ничего, на что можно приземлиться помягче.

«Что ж, мне конец, — думает она. — Мама, лови!» Она зажмуривается.

— Ну давай же, — раздаётся у неё за спиной. — Падай, не бойся.