Эндрю Лэнг - Жёлтая книга сказок

И вдруг один малыш схватил нашего солдатика да и швырнул прямо в печку безо всяких объяснений. Уж конечно, он это сделал по наущению чёртика из табакерки.

В печке было ужас до чего жарко; солдатик не знал, от огня он плавится или от любовной страсти. Краска с него облезла – может, виной тому было долгое пребывание в воде, а может, волнения. Солдатик смотрел на танцовщицу, она – на него. Он положительно таял, но присутствия духа не терял и винтовку не выпускал. Тут распахнулась входная дверь. Сквозняк подхватил невесомую танцовщицу, и она впорхнула прямо в печь, будто сильфида, и сразу же была охвачена пламенем, и сгорела в одно мгновение! Солдатик расплавился не сразу, он ещё держался, но пришёл конец и ему.

Наутро горничная, выгребая золу, нашла оловянный комочек в форме сердечка. Что до милой танцовщицы, от неё осталась только блёстка-роза, да и та вся обгорелая [57] Г.-Х. Андерсен. .

Стояла в долине, близ деревни, богатая усадьба, и жил в ней старик с двумя сыновьями – такими умниками-разумниками, что и половины их учёности с лихвой хватило бы. Оба сына собирались сватать королевну, ведь она объявила: выйду, мол, за самого находчивого да речистого.

На подготовку братьям была дана неделя; не очень-то много, но им больше и не требовалось. Тут ведь главное – иметь багаж знаний; коли его нет, этак вот по верхам не нахватаешься. Один брат давно уж выучил наизусть целый латинский словарь, а ещё – все выпуски местной газеты за три года. Мог он и газету, и словарь пересказать хоть с начала до конца, хоть с конца до начала. А второй брат превзошёл цеховой устав и помнил всё, что полагается помнить цеховому старшине – значит, и о государственных делах толковать мог запросто, или так ему казалось. Вдобавок второй брат весьма искусно вышивал на подтяжках розочки и всякие другие цветики, да ещё завитушки – а ведь редко у кого в пальцах такая ловкость!

– Королевна будет моею! – кричал каждый из братьев.

Старик отец дал им отличных коней – тому, который постиг латинский словарь, достался конь вороной, а тому, который выучил цеховой устав, – конь белый как молоко. Братья намазали себе уголки ртов жиром – чтобы рты у них быстрее открывались, чтобы учёные словеса так и сыпались. Вся прислуга провожала молодых господ; тут же, во дворе, околачивался третий брат. Всего-то братьев было трое, только младшего в расчёт не принимали и иначе, как Дубиной Гансом, не называли, потому что он разумом не вышел.

– Вот так так! – воскликнул Дубина Ганс. – Зачем это вы, братцы, лучшее платье напялили, а?

– Мы едем сватать королевну! Неужели тебе не известно то, о чём трезвон идёт по всей округе?

И братья посвятили Ганса в курс дела.

– Здорово! И я с вами поеду! – завопил Дубина Ганс.

Братья только посмеялись над ним да коней пришпорили.

– Батюшка, – обратился Ганс к отцу, – дай ты и мне коня. Такая охота жениться пришла – сил нет! Выберет меня королевна – значит, выберет; ну а не выберет – всё равно быть ей моей женой.

– Вечно ты чушь городишь, – проворчал старик. – Коня я тебе не дам. Нечего при дворе нашу семью позорить глупой речью. И с братьями себя не равняй – далеко тебе до них.

– Ладно же, – сказал Дубина Ганс. – Не дашь коня – поеду на козле. Он мой собственный и бегает резво.

Сказано – сделано. Оседлал Ганс козла и пустил его галопом. Так и забарабанили козьи копыта по пыльной дороге!

– Эге-гей! Эге-гей! Козлик мой, скачи резвей!

Так горланил Дубина Ганс – только эхо по окрестностям катилось. А братья ехали не спеша, меж собой не разговаривали – каждый сочинял цветистые комплименты королевне, а это ох как непросто.

– Что, не ждали? – гаркнул Дубина Ганс, поравнявшись с братьями. – Гляньте, что я нашёл!

И показал братьям дохлую ворону.

– Дурень ты, Ганс, – сказали братья. – Зачем тебе ворона?

– Как зачем? Подарю королевне!

– То-то королевна обрадуется, – хмыкнули братья и пришпорили коней.

– Гип-гоп! А вот и я! – снова гаркнул Дубина Ганс, догнав братьев. – Гляньте, что у меня есть! Не каждый день этакие штуки попадаются!

Братья обернулись, поглядели, поморщились.

– Дурень ты, Ганс. На что тебе деревянный башмак, да ещё без верха? Неужели и его преподнесёшь королевне?

– Конечно! – отвечал Ганс.

Братья посмеялись и пришпорили коней.

– Хрясь-тресь! Хрясь-тресь! Вот я здесь, я снова здесь! – гаркнул Дубина Ганс, в третий раз поравнявшись с братьями. – Ну и везёт же мне сегодня!

– Что ты там ещё нашёл? – спросили братья.

– Не скажу, не то вас завидки возьмут! Небось королевне понравится!

– Пфуй! – скривились братья. – Да это же обычная грязь из канавы.

– Вовсе не обычная, а самая наипервейшая! Гляньте, гляньте – так и течёт меж пальцев, не удержать!

И Ганс налил себе полные карманы грязи.

А братья пришпорили коней – пыль клубами поднялась, искры из-под конских копыт посыпались. К столичным воротам братья успели на целый час раньше Дубины Ганса. В столице присвоили каждому соискателю номер, и всех их выстроили по шесть человек в ряд, да так тесно друг к другу, что и рукой не шевельнёшь. И правильно, иначе не избежать бы потасовки между женихами.

Вокруг дворца толпился народ, так и норовил заглянуть в окно – любопытно ведь, как королевна принимает женихов. Только вот незадача: каждый жених, стоило ему в залу войти, тотчас дара речи лишался!

– Не годится, – повторяла королевна. – И этот тоже не годится!

Вот дошла очередь до старшего брата, который знал наизусть латинский словарь. Только он уже всё позабыл, пока среди других женихов толкался. А тут ещё полы скрипят, потолок зеркальный, так что сам себя видишь стоящим на голове; а хуже всего – газетчики с главным редактором. Заняли места возле окошек, перья наготове держат, сейчас запишут всё, а завтра в газете пропечатают и станут эту газету на каждом углу за грош продавать. Страшно! Вдобавок жарища во дворце невыносимая.

– Ох, как жарко, – только и сумел выдавить из себя старший брат.

– Ещё бы – папеньке вздумалось жарить цыплят! – отвечала королевна.

– Гм! – хмыкнул жених – и больше ни слова.

Не к такому он готовился; не ожидал, что речь пойдёт о жареных цыплятах. Думал, думал, как бы сострить, – ничего не надумал. Королевна устала ждать и говорит:

– И этот не годится!