Марчелло Арджилли - Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Тогда Маркольфо не моргнув глазом заявил:

— А в моем роду десять поколений селян. Селян породил Селянина, Селянин породил Селянинина, Селянинин породил Селянчика, Селянчик породил Турка, Турок породил Туркола, Туркол породил Таркола, Таркол породил Фарси, Фарси породил Марквата, Маркват породил Маркольфо — вот я и есть Маркольфо.

Тогда, как и теперь, совсем не часто попадались находчивые люди, и потому великий Соломон решил помериться с крестьянином остроумием. Соломон изрекал одну истину, Маркольфо тоже за словом в карман не лез, так продолжалось не час и не два. Казалось, любую истину можно передать словами так, что она станет простой и понятной. Небо окрасилось в закатный цвет, в залах дворца разносились звуки арф, а Маркольфо все стоял перед троном на своих плоских ступнях и отвечал остротой на остроту, продолжая вечное состязание в мудрости. Наконец Соломон, выбившись из сил, приказал слугам дать Маркольфо столько еды и вина, сколько его душа пожелает. Маркольфо наелся-напился и вернулся к своему тяжкому крестьянскому труду.

Но душу Соломона точил червь познания, и как-то после охоты остановился царь возле одинокой хижины Маркольфо. И опять начался турнир мудрецов.

— Кто твои предки и потомки?

— Фасолины, что кипят у меня в котелке.

— И откуда ты такой находчивый?

У Маркольфо кость была крепкая, а вот язык без костей. И он без промедления ответил, что царица Вирсавия, мать Соломона, поджарила сердце сокола и положила его на хлебную корку. Сердце она дала сыну, а хлебную корку бросила ему, Маркольфо. Отсюда и родилась мудрость царя и находчивость его слуги. Соломон недоверчиво покачал головой, подумал и вызвал Маркольфо на ночной поединок. Рассудил он так: усталых крестьян ночью клонит ко сну, а мудрецы привыкли к ночным бдениям. И правда, Маркольфо во время поединка то и дело всхрапывал.

— Спишь?! — торжествующе восклицал царь Соломон.

— Нет, думаю.

— И о чем же ты думаешь?

Маркольфо выдавал очередную остроту и вновь начинал храпеть.

— Спишь, я вижу!

— Нет, думаю.

— О чем ты теперь думаешь?

У Маркольфо еще один афоризм наготове. В конце концов Соломон так утомился, что сам лег спать.

Надо вам сказать, что больше всего на свете Маркольфо не любил женщин. Он утверждал, что, когда глаза женщины плачут, сердце ее смеется, вернее, одним глазом она плачет, а другим усмехается. Женщина обещает то, чего никогда не сделает, и делает то, чего обещала не делать. Соломон же возражал, что женщина — радость дня и сладость ночи, она приносит счастье молодым и утешение старикам, с ней забываешь все беды и печали на свете. Тогда Маркольфо задумал такую хитрость: пошел он к женщинам и сказал им, что царь отныне велит каждому мужчине брать себе семь жен. Женщины, ясное дело, были взбудоражены этой вестью. Ведь при таком раскладе многие из них останутся соломенными вдовами! На двух жен у мужа еще хватит ласки и поцелуев, а что делать остальным пяти?! Воображение женщин так разыгралось, что сразу семь тысяч их ворвались в царский дворец. И одна от имени всех бросила царю прямо в лицо: мол, никто из знатных господ одну-то жену удовлетворить не может, где уж ему справиться с семью? По справедливости, наоборот, у каждой женщины должно быть семеро мужей.

Озадаченный Соломон уже готов был изменить свои прежние суждения о женском уме, подумав, что лучше очутиться среди львов и драконов, чем среди разъяренных женщин, у которых языки как змеиные жала, а глаза мечут молнии.

— Вот-вот! — воскликнул Маркольфо. — Наконец-то ты стал мыслить здраво.

— Так это ты все подстроил?

— Я только хотел показать тебе, каковы они на самом деле, эти женщины.

Но у царственных особ своя логика.

— Прочь с глаз моих! Если еще раз твою рожу увижу, велю тебя повесить!

Маркольфо покинул дворец и задумчиво побрел по дороге. Шел снег, вокруг было тихо-тихо. А в голове у Маркольфо роем проносились дерзкие мысли. Уж очень она умной хотела показаться, а вышло наоборот. Пушистые хлопья опускались на залатанную одежду Маркольфо и на деревья вдоль дороги — снегу все едино: что люди, что деревья. И понял Маркольфо, что не в силах снести царской несправедливости: ведь Соломону тоже безразлично, человек ты или дерево, живешь ты или рубят тебя под корень. Вот и решил Маркольфо бросить вызов царю. Придя домой, взял он в одну руку решето, в другую — медвежью лапу, вывернул наизнанку башмаки и всю ночь полз по снегу на четвереньках, а на рассвете увидал брошенную печь и залез в нее. Днем царские слуги обнаружили на белоснежной равнине странные следы и доложили царю, что в округе объявился какой-то диковинный зверь. Соломон, сгорая от любопытства, отправился вместе с охотниками и сворой собак по следу, ведущему очень далеко. Собаки в нетерпении рвались вперед, но, когда след внезапно оборвался возле печи, очень растерялись. Соломон со свитой подошел к печи, заглянул внутрь, и каково же было его изумление, когда он увидел перед глазами голый зад и еще кое-что.

— Эй, кто там?! — крикнул царь, обретя наконец дар речи.

— Это я, Маркольфо, — отозвался глухой голос.

— А чего ты выставил свой зад?

— Так ведь ты сам не велел тебе рожу показывать!

— Схватить этого наглеца и повесить! — приказал Соломон.

Судьба — глупая индейка; Маркольфо это знал и потому опять решил прибегнуть к хитрости.

— Прошу тебя, царь, об одной-единственной милости. Пусть меня повесят на том дереве, которое я сам выберу.

— Да будет так, — согласился царь.

В те времена на земле деревьев было видимо-невидимо, но Маркольфо, останавливаясь перед темным дубом или светлой оливой, со вздохом говорил:

— Нет, это дерево мне не по вкусу.

Царские слуги исходили с Маркольфо весь Юг и Север, перебираясь через реки и болота, холмы и горы; им казалось, что бескрайни земли царства Соломонова.

В конце концов выбились они из сил и сказали Маркольфо:

— Ступай с богом.

Маркольфо не спеша вернулся домой, а по пути решил, что уж больше не станет рисковать, уподобляясь раку, выпрыгивающему из кастрюли прямо на сковороду.

Со временем кануло в Лету царство Соломона, а Маркольфо хоть бы что!.. Минул шестнадцатый век, настал семнадцатый, а он все бродил по зеленым лугам на своих кривых ногах с плоскими ступнями и прозывался теперь Бертольдо. Конечно, время свое берет: века бессмертия поубавили язвительности Маркольфо, под новым именем он сделался и благодушнее, и благоразумнее. Однажды, перебравшись через реку Адидже, вступил он через крепостные врата в город Верону, и вспомнились ему вдруг белоснежные, окруженные пальмами стены древнего Иерусалима. Тогда в Вероне правил король лангобардов Альбоин. Бертольдо вошел во дворец, миновал придворных и, не снимая шапки, уселся сбоку от трона.