Вильгельм Гауф - Сказки, рассказанные на ночь

— Ах, Георг, — начала девушка, — какая несчастливая звезда привела тебя в это войско?

— Ты — моя звезда, Мария. Я предчувствовал, что ты здесь, и теперь счастлив, что тебя нашел! Можешь ли ты осуждать меня за то, что я бросил ученые книги и поступил на военную службу? У меня ведь нет другого наследства, кроме отцовского меча, но я и его хочу пустить в дело, пусть твой отец увидит, что избранник дочери достоин ее.

— О боже! — прервала его девушка. — Ты еще не дал слова союзу?

— Не тревожься, любовь моя, я еще не вполне дал слово, но это на днях произойдет. Разве тебе не хочется, чтобы твой Георг добыл себе славу? Да и что тебя так пугает? Твой отец — старик, но ведь и он отправляется в поход.

— Ах, мой отец, мой отец, — жалобно пробормотала Мария. — Однако давай на этом прервемся, Георг: Берта прислушивается к нашему разговору. Я тебе завтра непременно обо всем расскажу. Правда, пока не знаю где. Меня все это очень волнует.

— Но почему? — Георг никак не мог взять в толк, отчего Мария не радуется свиданию, а размышляет о всевозможных осложнениях. — Ты преувеличиваешь опасность, — прошептал он с участием. — Думай только о том, что мы вновь увиделись, что я держу твою руку и смотрю в твои глаза. Наслаждайся этим мгновением, будь веселее!

— Веселее? Нет, Георг, не то нынче время. Мой отец — враг союза.

— О боже! Что ты говоришь! — Юноша наклонился к Марии, как бы не расслышав роковых слов. — Разве твой отец не здесь, в Ульме?

Мария считала себя человеком стойким, но сейчас не могла говорить, опасаясь, что, едва начнет, слезы неудержимо хлынут из ее глаз. Она ответила лишь пожатием руки и, опустив голову, шла подле Георга, силясь побороть свою боль. Наконец твердость духа одолела слабость натуры.

— Мой отец, — прошептала она, подавив слезы, — искреннейший друг герцога Ульриха и, как только будет объявлена война, увезет меня домой, в Лихтенштайн.

Между тем оглушительно забили барабаны, взвились вверх переливы труб, приветствуя стольника, который как раз проходил в танце мимо музыкантов и, по обычаю того времени, бросил им пригоршню серебряных монет. Ликование музыки достигло апогея.

Разговор влюбленных затих от бравурного шума, но их глаза так много выражали, что по залу пробежал шепоток, оценивающий юную пару как самую красивую в зале.

Это услыхала Берта. Она была слишком добродушной, чтобы позавидовать кузине, но, поставив себя на место Марии, посчитала, что парочка в таком случае выглядела бы еще более красивой.

Кроме того, она обратила внимание на оживленный разговор, который вели эти двое. Ее серьезная кузина, редко разговаривавшая с мужчинами, казалось, была увлечена им больше, нежели партнер.

Музыка не позволяла слышать, о чем они говорят. Любопытство, столь присущее юным девушкам, побудило Берту потянуть своего спутника, чтобы приблизиться к красивой парочке, однако тем временем, то ли случайно, то ли намеренно, разговор их прекратился.

Интерес к красивому молодому человеку рос и рос, никогда еще добряк Крафт не был столь обременительным для Берты — его любезные речи мешали наблюдать за кузиной. Так что она обрадовалась, когда танец кончился.

Берта надеялась, что юный рыцарь не преминет пригласить ее на следующий. И не ошиблась.

Георг подошел к девушке, и они вступили в ряды танцующих. Но на этот раз все было по-другому.

Задумчивый, погруженный в собственные мысли, он едва отвечал на вопросы. И это тот «вежливый рыцарь», кто так радостно их приветствовал? Веселый, открытый человек, которого подвел к ним кузен Крафт? Весельчак и балагур, оживленно беседовавший с Марией? А… может быть… Да, несомненно, Мария ему больше понравилась. Верно, потому, что он с нею первой танцевал.

Берта настолько привыкла к тому, что серьезная Мария всегда держится на заднем плане, что не поверила в ее победу и попыталась преподнести себя в лучшем виде.

Весело болтая о предстоящей войне, она после окончания танца направилась к Марии с Дитрихом.

— Ну и во скольких же сражениях вы уже побывали, господин Штурмфедер?

— Это будет у меня первое, — коротко ответил Георг, недовольный, что ему приходится разговаривать с другой девушкой, когда он предпочитает Марию.

— Первый? — удивилась Берта. — Вы меня не обманете! Откуда же тогда у вас этот шрам на лбу?

— Я его получил в университете.

— Как! Вы — ученый? — продолжала расспрашивать Берта. — Значит, вы побывали вдали от наших краев, в Падуе или Болонье, а может, у еретиков в Виттенберге?

— Не так далеко, как вы думаете. Я учился в Тюбингене.

— В Тюбингене? — с удивлением переспросила Берта.

Это слово, как молния, осветило все темные обстоятельства. Быстрый взгляд на раскрасневшуюся Марию, стоящую с опущенными глазами, убедил ее в том, что целый ряд недомолвок имел свои причины.

Стало ясно, почему ее приветствовал учтивый рыцарь, отчего плакала Мария, увидев его в войске врагов, почему он так много с нею разговаривал и был так немногословен с Бертой. Никакого сомнения: они давно знали друг друга!

Чувство стыда охватило Берту от такого открытия.

Она вспыхнула, поняв, что добивалась расположения мужчины, чье сердце было отдано другой.

Недовольство скрытностью кузины исказило лицо девушки. Она искала извинений собственному легкомысленному поведению и нашла их в лицемерии родственницы. Если бы та поставила ее в известность о своих взаимоотношениях с молодым человеком, она бы не проявила к нему участия, осталась бы равнодушной и не испытывала бы теперь стыда.

Нам достоверно известно, что юные дамы с большой обидой и глубокой болью переносят то, что затрагивает их достоинство, им недостает хладнокровия по поводу самых незначительных мелочей и великодушия, чтобы попросту их забыть.

В этот вечер Берта больше не одарила ни единым взглядом несчастного молодого человека, чего он, обремененный тяжелыми раздумьями, даже не заметил. Он переживал, что не сможет без помех поговорить с Марией. Танцы подходили к концу, а ему по-прежнему были неизвестны намерения ее отца. Наконец уже на лестнице Марии удалось прошептать возлюбленному, чтобы завтра он оставался в городе, она, возможно, попытается с ним переговорить.

Расстроенные красавицы вернулись домой. Берта едва отвечала на вопросы Марии, а та, не подозревая о том, что происходило в душе подруги, занятая своими печалями, мрачнела и мрачнела. Им обеим было не по душе нарушение обычного распорядка, когда они, серьезные и молчаливые, вошли в свои покои. До сих пор они оказывали друг дружке маленькие любезности, которые бывают в обиходе у близких подруг. Но нынче все было иначе! Берта вынула серебряные шпильки из своих пышных белокурых волос, и те длинными локонами рассыпались по плечам. Она попыталась было засунуть их под ночной чепец, но волосы не поддавались. Обычно ей в этом помогала Мария. Теперь же, не прибегая к услугам сестры, Берта бросила чепец в угол и схватила платок, чтобы обмотать им голову.