Туве Янссон - Опасное лето

— В гости больше я не позову, — распевала она. — Ни родного дядю, ни его жену! Бимбели-бимбели-бу!

Муми-тролль и Снорочка сидели рядом и любовались огнём.

— Как ты думаешь, что сейчас делает мама? — спросил Муми-тролль.

— Празднует, конечно, — сказала Снорочка.

Таблички разом рухнули, в небо взлетел фейерверк искр, и Филифьонка издала ликующий вопль.

— Мне уже скоро спать захочется, — сказал Муми-тролль. — Сколько там цветков полагается сорвать? Девять?

— Девять, — ответила Снорочка. — И обещай, что не произнесёшь вслух ни слова.

Муми-тролль торжественно кивнул. Потом изобразил много разных жестов, означавших: «Спокойной ночи, до завтра», и удалился прочь по мокрой от росы траве.

— Я тоже буду собирать цветы, — сказала Филифьонка, выскочив из дыма чумазая и весёлая. — Я хочу участвовать во всех колдовских трюках! Ты какие-нибудь ещё знаешь?

— Я знаю одно очень жуткое колдовство, — прошептала Снорочка. — Такое, что даже сказать страшно.

— Сегодня ночью я ничего не боюсь! — воскликнула Филифьонка, и колокольчик её дерзко зазвенел.

Снорочка посмотрела по сторонам.

Потом наклонилась и прошептала в навострённое ухо Филифьонки:

— Сперва надо семь раз пройти по кругу, немного порычать и потопать ногами. Потом задом наперёд подкрасться к колодцу. И заглянуть внутрь. И тогда там, в воде, увидишь своего суженого!

— А как его достать? — спросила Филифьонка, потрясённая до глубины души.

— Да нет, ты увидишь только его лик , — пояснила Снорочка. — Его тень! Но сперва мы соберём девять цветков. Раз, два, три, и если ты промолвишь хоть одно слово, то никогда не выйдешь замуж!

Огонь медленно исчезал в углях, по лугам пробежал утренний ветер, а Снорочка и Филифьонка собирали свои таинственные букеты.

Иногда они переглядывались и смеялись, потому что смеяться не запрещалось.

И тут они увидели колодец.

Филифьонка махнула ушами.

Снорочка кивнула и побледнела.

Они сразу принялись рычать и, притопывая, ходить по кругу. Последний, седьмой круг они двигались совсем медленно, потому что под конец им стало не на шутку страшно. Но если ты начал выполнять колдовской ритуал в ночь летнего солнцестояния, то надо довести дело до конца, а иначе может случиться всё, что угодно.

С колотящимся сердцем они задом наперёд подошли к колодцу и остановились.

Снорочка взяла Филифьонку за лапу.

Полоска солнца на востоке стала шире, дым от костра окрасился в розовый цвет.

Они быстро повернулись и посмотрели в воду.

Они увидели себя, край колодца и светлеющее небо.

Дрожа всем телом, они ждали. Ждали долго.

И вдруг — о нет, это слишком ужасно! — вдруг над их отражениями в воде появилась огромная голова.

Голова принадлежала хемулю!

Злому и уродливому хемулю в полицейской фуражке!

Нагнувшись, чтобы сорвать последний, девятый цветок, Муми-тролль услышал душераздирающий крик. Он подпрыгнул, мигом развернулся и увидел большого хемуля, который в одной лапе держал Снорочку, а в другой — Филифьонку и потрясал ими в воздухе.

— Я посажу вас в тюрьму! — кричал хемуль. — Поджигатели морровы! Что, скажете, не вы сорвали и сожгли все таблички? Не вы?

Но они, разумеется, ничего не могли сказать в своё оправдание, потому что дали обет не говорить ни слова.

Ах, знала бы Муми-мама, проснувшись в тот праздничный день, что её сын угодил за решётку! Знала бы дочь Мюмлы, что её младшая сестра спит в шалаше Снусмумрика, свернувшись в мотке ангорской шерсти!

Ни Муми-мама, ни дочь Мюмлы ничегошеньки не знали, но надеялись на лучшее. Ведь они столько раз попадали в странные и запутанные истории, которые никому из их знакомых даже не снились, однако всё всегда кончалось благополучно.

— Малышка Мю вполне может о себе позаботиться, — сказала дочь Мюмлы. — Я больше беспокоюсь за тех, кто ей встретится!

Муми-мама посмотрела на улицу. Шёл дождь.

«Лишь бы они не простудились», — подумала она и осторожно села в кровати.

Осторожность приходилось соблюдать во всём: после посадки на мель дом так накренился, что Муми-папа даже приколотил мебель к полу. Особенно неудобно было сидеть за столом: тарелки то и дело съезжали на пол, а когда их прибивали гвоздями — раскалывались. Все чувствовали себя альпинистами в бесконечном горном походе. По комнате перемещались боком, ступая одной лапой чуть выше, а другой чуть ниже. Муми-папа начал уже беспокоиться, как бы у всех одна лапа не стала длиннее другой. (Хотя Хомса считал, что если начать ходить в другую сторону, ноги вполне ещё могут выровняться.)

Эмма, как всегда, мела пол.

Толкая перед собой кучку мусора, она с трудом карабкалась вверх. На полпути мусор сползал вниз, и Эмме приходилось начинать всё сначала.

— Не проще ли мести в другую сторону? — спросила Муми-мама, искренне желая помочь.

— Будут тут всякие учить меня, как подметать, — сказала Эмма. — Я мету в эту сторону с тех пор, как вышла замуж за заведующего постановочной частью Филифьонка, и буду мести так, пока не умру.

— Эмма, а где сейчас ваш супруг? — спросила Муми-мама.

— Он умер, — с достоинством ответила Эмма. — Ему на голову упал противопожарный занавес. Это стало концом для них обоих.

— О, бедная, бедная Эмма! — воскликнула Муми-мама.

Эмма поскребла в кармане и достала пожелтевшую фотокарточку.

— Вот так выглядел Филифьонк в молодости, — сказала она.

Муми-мама посмотрела на снимок. Заведующий постановочной частью Филифьонк сидел на фоне картины с пальмами. У него были большие усы. Рядом с ним стояла встревоженная девушка в маленькой шапочке.

— Какой видный мужчина, — сказала про Филифьонка Муми-мама. — А картину у него за спиной я узнаю́.

— Задник для «Клеопатры», — холодно ответила Эмма.

— Молодую даму зовут Клеопатра? — уточнила мама.

Эмма схватилась за голову.

— «Клеопатра» — это название пьесы, — устало объяснила она. — А молодая дама рядом с моим мужем — его лицемерная племянница Филифьонка. Каждый год она шлёт нам приглашения на праздник летнего солнцестояния, но я ей никогда не отвечаю. Думаю, она просто хочет, чтобы её взяли в театр.