Феликс Зальтен - Дети Бемби

От такого удара лоб врага стал мягче, словно чуть-чуть надломился; удар, который пришелся по рогам, отозвался звоном у него в голове. Перед глазами поплыли круги. За первым ударом последовал второй, и опять по рогам. Этот удар был нанесен с такой силой, что от рогов пришельца отскочил большой кусок, и, кувыркнувшись перед его носом, шлепнулся на землю.

Враг был посрамлен. В голове у него помутилось. Плохо понимая, что произошло, побежденный ударился в бегство. Словно перепуганный заяц, помчался он прочь от места поединка, с треском пробежал сквозь заросли и был таков. Победитель с грозным видом сделал вслед ему несколько шагов, но преследовать не стал. Он удовольствовался тем, что защитил свою собственность и отразил дерзкое нападение. Он величественно и гордо выпрямился, окруженный как верными, так и неверными и в воздухе прогремел его победный рык.

С ужасом любовалась им Гурри; даже дрожа от страха, она любила его. И ничего не могла с собой поделать. Что все-таки рассказывали ей ее близкие, отец о коварстве королей?

Она тщательно пряталась, убегала, когда оказывалась вблизи какого-нибудь короля. Но теперь короли и королевы бродили повсюду. Сколько ни остерегайся все равно можно было неожиданно столкнуться с повелителем. Но никто не обращал на нее внимания, никто не удостоил ее даже взглядом. Никто не замедлил шаг, чтобы посмотреть, кто там удирает.

Гурри осмелела, размечталась и стала менее осторожной. Она перебежала дорогу побежденному королю. Он шел недалеко от нее в плохом настроении, с трудом переставляя ноги. Голова у него раскалывалась от боли. Заметив лань, он снова пришел в ярость и решил выместить на ней злобу. Он пригнул голову и стремглав кинулся навстречу Гурри.

Гурри в ужасе помчалась прочь и, вспомнив заячьи повадки, делала одну петлю за другой; ей казалось, что все кончено. В безотчетном страхе поклялась она впредь не забывать советы отца и наставления матери. Олень, впрочем, очень скоро перестал ее преследовать. Он побежал дальше на луг и по дороге стал грозно трубить.

Со стороны прогалины, откуда его выставили, прогремел в ответ предостерегающий рев оленя-хозяина.

Внезапно зашумели «сторожа»:

— Опасность!

Заверещали сороки. Громко закричали сойки. Белочка прыгала с ветки на ветку и цокала. Олень с обломанным рогом ни на что не обращал внимания и, казалось, ничего не слышал. Он шел к лугу, злобно трубил, страстно желая только одного: найти себе подругу или отбить ее у более слабого соперника!

Гурри остановилась. Тревога, поднятая «сторожами», обеспокоила ее. Она сразу поняла, о ком тревожатся «сторожа». О короле, от которого она только что ускользнула. Его страстный рык, его неуклонное движение вперед, несмотря на тревогу, подзадоривали ее, наполняли ее сердце и страхом, и отвагой. Она забыла все: наставления отца и матери, беду, случившуюся с ней, и клятву, которую она дала во время бегства.

На безопасном расстоянии от ревущего короля, стараясь не попасться ему на глаза, прокралась она к опушке леса, где ее никто не мог увидеть, притаилась и стала смотреть на луг.

«Сторожа» вопили что было мочи. Они пытались перекричать ужасный рев. Ничто не помогало. Какая-то сорока вылетела прямо на луг, развернулась и села на самую нижнюю ветку. Она непрерывно и громко кричала. Напрасно.

Теперь на другом краю луга появилась королева, подошла, повернулась боком, ударила землю передней ногой и стала прислушиваться к трубным звукам, которыми ее зазывали. Олень вышел на луг; словно буря, вырвался на открытое место и выждал одну минуту, прежде, чем прокричать:

— Я здесь!

Этой минуты хватило для его погибели. Прогремел выстрел.

Гурри видела, как подпрыгнул король, подброшенный кверху ударом пули, как поникла его голова, видела его недоуменный взгляд. Два мощных прыжка успел сделать раненый олень, теряя сознание перед смертью. Потом он упал и больше не шевелился. Смерть нагрянула к нему нежданно-негаданно и вышвырнула его из жизни.

Гурри, которую смерть короля потрясла до глубины души, убежала вглубь леса. Ей навстречу вышла королева, но когда она посмотрела на Гурри, ее словно сдуло ветром. Как ни горько было Гурри, но она все таки усмехнулась. Отец подошел к ней. Гурри сокрушенно вымолвила:

— Прости… Пожалуйста… Прости меня!

— Тебе повезло, дочка, — сказал Бэмби. — Иди к маме. Она боится за тебя.

Таинственно, как всегда, он исчез. Он не упрекнул ее ни одним словом, не стал повторять свои нравоучения. Облегченно вздохнув, пристыженная Гурри пошла искать родную лежку. Она была сыта королями по горло.

В лесу ничего не происходило; правда, настолько, насколько в природе может вообще ничего не происходить. С деревьев и кустов непрерывной чередой опадали листья. Падая, они шептались друг с другом. Земля была покрыта слоем листьев. Их жизнь заканчивалась. Все оставалось в прошлом. Стоило на них наступить, как они начинали шуршать. Сухая листва потрескивала от самых легких шагов. Незаметно подобраться к кому-нибудь и напасть было невозможно.

— У нас замечательные сторожа, они лучше всех охраняют нас, — довольно заметил Гено.

— Хорошую службу сослужат нам напоследок и мертвые листья, — отозвалась Фалина.

— Бедные листья. Мне бы хотелось, чтобы они не умирали.

Пусть бы сидели каждый на своем месте. Там они защищали нас куда лучше, — серьезно сказала Гурри.

— Как это лучше? — засомневался Гено.

— Они давали нам тень, — объяснила Гурри, — они нас прятали и укрывали, они служили настоящей крышей нашим «сторожам».

Гено возразил:

— Теперь они сами настоящие сторожа. Других нам не надо, потому что…

— Ничего не могу с собой поделать, — перебила его Гурри. — для меня только живое чего-то стоит! Только то, что живет!

Гено не нашелся, что ей ответить.

Большие, голые ветви высоких деревьев тянулись к серому небу. Однажды утром старый бук посередине поляны оказался совершенно обнаженным. Это было неприятное зрелище. Листья лежали вокруг, словно дерево ночью разделось сбросило одежду на землю. Тучи накрыли лес сырой пеленой. Потом пошел дождь. Он струился, шуршал, колотил днем и ночью без передышки. Внизу шелестели мертвые листья, они приобрели грязно-черный цвет и стали мягкими, как земля. Лани промокли до костей.

— Ну, — сказала Гурри, — разве неправда, что живые листья служили нам более надежной защитой, чем мертвые?

Гено молчал. Он встряхнулся, капли воды полетели во все стороны и попали на сестру.

— Спасибо, — рассмеялась Гурри.

На лугу и полянах он не переставал жаловаться:

— Все прокисло, все стало горьким.

— Радуйся, сынок, — утешала его Фалина, — у нас еще много пищи.

— И это ты называешь пищей, мама? Это же невозможно есть.