Феликс Зальтен - Дети Бемби

— Мы все очень рады! — поддержала беседу Гурри.

— Правда, я не знаю, — болтала Перри, — принадлежат ли эти запасы на самом деле мне.

— Тогда вы не имеете права их есть, — произнес Гено нравоучительным тоном.

— Мой юный принц, вы слишком многого хотите!

— Я ничего не хочу, — сказал Гено, — я только считаю, что надо иметь совесть. Нам тоже приходится часто голодать.

Перри сильно смутилась:

— Когда у вас урчит в желудке и перед вами горой навалена еда, вы что, станете беспокоиться о хозяине роскошного обеда?

— Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, — смутился Гено.

— Вот видите! — Перри распрямилась, прижала передние лапки к белой грудке и засмеялась: — Вы можете взять себе на заметку: кто голоден, у того нет совести.

Гено не согласился.

— Тем самым вы оправдываете всех грабителей и убийц!

— Ни в коем случае! — возразила Перри. — Я их ни в коем случае не защищаю. Я их только понимаю!

— А их жертвы? — спросил Гено.

— Страх и гнев тех, кого преследуют, я тоже понимаю, — заявила белочка. — Я сама часто попадала в беду.

Она взяла новый орешек и со вкусом стала его грызть.

В разговор вмешался Мембо:

— Т-так г-говорит тот, кто сидит в ббезопаоности и не имеет никаких з-забот!

От усилия он больше не мог говорить.

Гурри похвалила заику:

— Вот это правильно! Ты молодец.

Фалина позвала их, и они пошли спать. Никто больше не мешал белочке лакомиться.

Мох начал окрашиваться в светло-зеленые и желтоватые тона. Голубые незабудки, словно ковром, покрыли низины. Повсюду сияли темно-синие фиалки. Их тонкий, сладкий аромат сливался с дурманящим запахом земли, который все сильнее исходил от несметного количества ростков. Нежно-зеленая вуаль окутывала деревья, кустарники и ягодники. Распускались листья. Теплые солнечные лучи вселяли бодрость, нежное дыхание ветра обдувало лес, выглядевший так, словно он готовился к замечательному празднику. Поутру и в вечерние часы радостно звучала песня черного дрозда. Зяблики захлебывались мелодичными строфами; малиновки и чижи устраивали концерты; сороки и сойки еще не начали разучивать сигналы опасности, но, тем не менее, давали о себе знать усердной болтовней и пронзительными криками. Гурри вспомнила жаворонка и рассказала о, нем. Мембо и Нелло слушали ее рассказ, как чудесную сказку. Маленький, неприметный, скромный жаворонок и его ликующие песни, неустанно льющиеся с неба, восхищали их. Они страстно мечтали о жаворонке.

— Я х-хотел бы услышать жжаворонка! — сказал заикаясь Мембо.

Гурри молчала.

Мембо часто напоминал о своем страстном желании увидеть жаворонка, пока Гурри не предупредила, его, что лучше об этом не думать, так как его мечта может дорого обойтись. Мембо замолчал. Он и Нелло поняли, что Гурри имеет в виду свой плен, но не задавали вопросов. Они не только не попросили ее рассказать подробно о своем приключении, но даже не упоминали больше о жаворонке. Гурри остерегалась вновь заводить разговор на эту тему.

Впервые прозвучал хохот дятла. Вновь и вновь раздавались резкое гуканье фазанов и сильное, громкое хлопанье крыльев. Клич отважного сокола падал на землю.

— Ну, маленький брат, — сказал высокий дуб хилому деревцу, — листья у меня еще совсем крошечные, я у тебя ничего не отбираю: ни воздуха, ни солнца.

— О, лицемер! — разорился хиляк. — Ты ничего не говоришь о живительных соках, которые твои корни крадут у моих.

— Бери сколько можешь! Пользуйся возможностью! Распусти листья!

— Сколько можешь! Сколько я могу, находясь рядом с тобой? Ты сильнее! Ты издеваешься надо мной!

— Если ты, наконец, понял, что я сильнее, давай дружить.

Маленькое деревце зло возразило:

— И это все? С давних пор я знаю, что ты сильнее, и все время упрекаю тебя! Нет никакой дружбы только ссоры!

— Чего ты хочешь добиться своими упреками?

— Излить на тебя всю свою злость!

— Может быть, дружба лучше чем злость?

— Плевал я на твою дружбу! Слабый, а я, к сожалению, слабый ненавидит заносчивость и чванство сильного! Я не могу иначе! Дружба между нами невозможна!

— Устал я от твоего дерзкого нытья, — сказал высокий дуб.

— Сильный всегда называет правду дерзостью! — завопил хиляк.

Ответа он не получил.

Повсюду пробивались ароматные травы и другие растения. Луг снова стал давать обильную пищу; он был усыпан золотыми головками одуванчиков, белыми звездочками маргариток. Лани лакомились, наедались досыта молодыми побегами кустарников, до которых могли дотянуться. Бледно-желтые зимние шубки исчезли, словно по волшебству; мало-помалу проступал ярко-рыжий мех.

— У нас теперь уже третья шубка, — удовлетворенно отметила Гурри.

Довольные друг другом они резвились, как сумасшедшие. Среди белого дня на лугу по-прежнему проявлялся их веселый нрав, они вихрем носились туда-сюда, и трава, словно шелк, все слышнее шелестела у них под ногами.

Ролла, Бозо и Лана уже давно держались подальше от луга. Никто не замечал их отсутствия, никто не вспоминал о них.

На голове у Гено удивительно быстро вырастало то, что в будущем должно было стать рогами — два тоненьких стебелька высотой с человеческий мизинец, которые казались больше из-за «бархата». Сперва никто их не заметил, хотя Гено обещал стать великолепным самцом и, по сравнению с Нелло и Мембо с их малюсенькими рожками, выглядел значительно старше своих лет.

Гурри первой обратила на него внимание:

— Смотри, мама! Рога у Гено вырастают все выше!

— Я вижу, девочка, он становится похожим на отца.

Гено поднял голову. Все, чем он напоминал отца, наполняло его сердце гордостью и надеждой.

Нелло посмотрел на него без зависти:

— Вот это да! Кто из нас может с тобой сравниться?

Мембо изумленно заикнулся:

— Н-никто!

«И все-таки есть один, который воображает, что он сильнее меня», — подумал Гено. Он снова, после долгого перерыва, вспомнил заносчивого Бозо, но промолчал.

Бэмби не появлялся. Зная причину, Фалина нисколько не удивлялась. Она понимала, что Бэмби покажется, когда у него снова вырастут рога. Он сбросил их, исполненный силы больше чем когда-либо. Одиночество, которое иногда было ему по душе, на этот раз длилось дольше, чем он хотел; он тосковал по детям и ему не терпелось посмотреть на Гено.

Повсюду в лесу расхаживали лани-самцы, их рога еще не вполне выросли. Однако никто не видел Бэмби.

Олени тоже сбросили рога. Егерь называл этот период, повторяющийся из года в год, словом «сброс», а процесс обдирания «бархата» словом «очистка». Теперь олени снова без всякого стеснения бродили вокруг. Они знали, что уже могут показываться. Так же, как и лани-самцы, они не ждали, пока их рога очистятся, чтобы показаться кому-нибудь на глаза. Иначе поступал Бэмби, которого можно было увидеть только в исключительном случае и лишь тогда, когда он сам к этому стремился.