Анастасия Строкина - Бусина карманного карлика

Та снова засыпала и, мерно качаясь на спинке стула, неразборчиво бормотала:

— У-у-учень тересная стория. — Её большие белые веки медленно-медленно поднялись.

— Никогда бы не подумал, — отозвался с высоты Лилле. — Больше похоже на сказку.

— Может, — задумчиво произнесла Подснежница. — Только золотистая пыль — это душа травяных людей. Клянусь белизной снега!

— Т-тересная сказка, — бубнила во сне Птичка.

Лилле спрятал голову, Подснежница расположилась на откидном кресле, Вера — на диване. А Подснежник неустанно вёл домомо.

Вера лежала с закрытыми глазами. Лежала и думала. О всякой чепухе. О том, что Подснежница поклялась белизной снега. А если история травяных людей — выдумка? Что тогда? Получается, снег должен потерять свой белый цвет. Вера тут же представила себе разноцветный снег. В самом деле, было бы здорово, если бы каждый год цвет снега менялся. «Но какой бы мне больше всего понравился? — размышляла она. — Зелёный? Жёлтый? Синий? Сиреневый? Хм-м-м… Конечно! Самое подходящее для снега — цвет апельсина! А вот красный — нет, совсем не то. Лучше пусть останется белым, чем будет красным». В Верином воображении вырастали сугробы оранжевого снега… откуда-то взялся сачок — и она принялась ловить снежинки, как самых обычных бабочек-лимонниц. А снежинки всё не таяли, и вот уже сачок был полон. Она прибежала домой: «Варя! Варя! Видишь, каких я тебе снежинок наловила!» Показала сачок — а в нём пусто, только крупные прозрачные капли стекали по сетке. Варя смеялась, а Вера чуть не плакала: «Ну посмотри сама! Посмотри в окно на оранжевый снег». А сестра всё смеялась, и не верила, и не смотрела в окно. Одно за другим откуда-то выплывали слова, цеплялись друг за друга, и незнакомая мелодия сопровождала это непонятное движение слов. Так Вера сочинила своё первое стихотворение.

«Снежнее всех снегов, снежнее всех снегов», — повторялось у Веры в голове. И она уснула крепко-крепко, как будто не спала целый год.

Веру разбудило недовольное рычание Лилле:

— А долго нам ещё ехать? Эти ленточки исщекотали мне нос!

— Примерно столько же и ещё чуть-чуть! — отозвался Подснежник из-за окошка. — Мы сейчас под Карелией, проехали Лоухи.

— Что-что, Лопухи? — переспросила Птичка.

— Да нет же, Лоухи! — ответила Подснежница.

— А-а-а… Лоухи… — вздохнула Птичка. — Как это, наверное, далеко от моей родины! От моей Гренландии!

— Брось, Птичка, — пробурчал Лилле, — все знают, что ты уже сто лет живёшь в нашем городке!

— А Подснежники этого не знали! И потом, почему вы думаете, что до этого я не могла прожить ещё сто лет где-нибудь на далёком острове?

— Разве птицы живут так долго? — спросила Вера.

— Не могу ответить за всех птиц, но мой возраст мне точно известен!

Птичка нахохлилась и спрятала голову под крыло. Тяжёлые слёзы покатились на пол — словно разбились ёлочные шарики.

— Не верите… — всхлипывала она, — как хотите… Только я всё равно родилась в Гренландии!

Вере стало обидно за Птичку. Она подумала, что ей и в самом деле есть о чём вспомнить, и сказала:

— Я верю тебе, Птичка! Расскажи про свою жизнь в Гренландии!

Птичка подняла голову, посмотрела на Веру и вздохнула.

— Конечно, — ласково произнесла Подснежница, — мы послушаем. Да, Лилле?

Лилле молчал. Он явно не верил Птичке. Но это её не смутило, и она начала свою историю. Голос её зазвучал как-то торжественно и слишком серьёзно, так что никто во время рассказа не перебивал её:

— Ну какая жизнь может быть у птицы? Самая обычная: от начала и до конца. Если только не случается в ней чего-то такого, о чём стоило бы рассказать другим. Нет, я не видела жарких стран, не сидела на спине у слона, не перелетала Амазонку и не разносила весть о войне. Зато мне повезло родиться в удивительной стране и любить удивительное создание. Очень давно я появилась на свет неподалеку от городка Кангерлуссуак. Это, можно сказать, южная часть нашего острова — Гренландии. Там растут невысокие, но такие упрямые, такие жизнелюбивые цветы, каких — я уверена — не увидишь даже в странах, где растения не знают, что на земле бывает зима. Когда я родилась, над Кангерлуссуаком пронёсся очень сильный ветер: он повалил несколько карликовых берёз и разрушил немало гнёзд. Но мы остались целы: каким-то чудом ветер не тронул наше гнездо, а пролетел мимо.

Другие птицы завидовали нам и считали, что такая удача связана с моим рождением. Тогда меня так и назвали — Ингерлаат, что означает «тот, кто движется мимо».

Понемногу я училась летать. С каждым днём мои крылья крепли. С каждым днём я поднималась всё выше и улетала всё дальше от дома, на север, в сторону залива Диско. Но потом, конечно, возвращалась. Однажды, узнав о моих дальних полётах, старая куропатка Найара рассказала мне про ледник Якобсхавн, который живёт в заливе Диско. Он такой огромный, такой высокий, что от его холода умирают птицы. Она предупредила меня: «Ингерлаат! Нечего тебе делать в краю ледников и айсбергов! Нельзя простой маленькой птице улетать так далеко от дома. Холод Якобсхавна сильнее жалкого тепла твоего тела!» Но её слова не испугали меня — наоборот: все мои мысли занял этот ледник, целью моей жизни стало взлететь на его вершину — и ещё выше. Однако до Якобсхавна сначала надо было добраться. А это, поверьте мне, очень нелегко.

Долго я не могла решиться на столь дальнее путешествие, но наконец желание возвыситься над ледником взяло верх, и однажды ночью я улетела из дома — на север, в сторону залива Диско.

Мой путь лежал над землёй короля Фредерика IX. Это и в самом деле тяжёлое путешествие для молодой птицы. Но я ничего не боялась — подо мной была моя земля: карликовые берёзы гнулись от ветра, важный овцебык жевал траву, а вдоль берега белели пятна кораблей. В пути мне приходилось делать остановки. И чем дальше я летела, тем холоднее казались ночи, тем сильнее изгибались берёзы. Но ни ветер, ни холод, ни предупреждение старой Найары не могли остановить меня на пути к высокому Якобсхавну. Я уже представляла эту ледяную гору, уже видела себя кружащей над ней…