Дженнифер Холм - Четырнадцатая золотая рыбка

— Наконец-то! — восклицаю я. — Спасибо!

Мама улыбается.

— Пользуйся им разумно, — советует она. — Не трать сразу весь лимит.

Дедушка вручает мне свой подарок — большую коробку, завернутую в блестящую серебристую бумагу и перевязанную белой ленточкой.

Я разрываю упаковку и восторженно ахаю:

— Микроскоп!

— Хороший микроскоп, — добавляет дедушка. — Почти профессиональный.

Я не отрываю глаз от коробки. Мне кажется, будто меня официально приняли в тайное научное общество.

Дедушка указывает на детали:

— Двойной окуляр. Галогенная лампа. Объектив с четырьмя линзами. Я тебя, конечно, научу, как им пользоваться.

У меня подступает ком к горлу.

— Спасибо! Это самый лучший подарок!

— Ну и хорошо, — буркает дедушка в ответ. — Рад, что тебе нравится.

Мама озадаченно наблюдает за этой сценой:

— Я думала, лучшим подарком будет мобильный, — огорченно говорит она.

После ужина официант выносит торт. На нем тринадцать свечей — двенадцать розовых и одна разноцветная — на вырост. Весь ресторан хором поет: «С днем рожденья тебя!»

Я наклоняюсь и задуваю свечи. Одна гаснет только с третьей попытки.

Ночью мне снятся свечи. Сотни свечей. Они все горят и горят, яркие и непокорные.

И никогда не гаснут.

Через несколько дней дедушка выходит к завтраку с пузырьками обезболивающего в руках. Он наливает себе стакан воды и запивает пригоршню таблеток.

— Что с тобой? — спрашиваю я. Дедушка бледен, под глазами темные круги. Выглядит он плохо.

— Болезнь роста, — сквозь зубы отвечает он, показывая на ноги. — Видимо, T melvinus омолаживает мои кости.

— Сильно болит?

— Скажем так: теперь я знаю, каково это, когда тебя растягивают на дыбе.

В эти выходные папа в городе. После обеда он появляется у нашей входной двери в поношенных джинсах, черной футболке и с ящиком для инструментов в руках.

Я с воплем бросаюсь ему на шею:

— Папа!

— На службу прибыл! — рапортует он, приподнимая свой ящик. — Кажется, здешний туалет нуждается в починке.

Папа у меня красивый. Я так считаю не потому, что я его дочь. Он из тех мужчин, при виде которого женщины останавливаются и не могут отвести взгляда. У него густые кудрявые черные волосы и темно-карие глаза. Ему обычно достаются роли сердцеедов или героев.

— Мне не хватает моей помощницы, — подмигивает он мне. — Я твой молоток захватил.

Когда я была маленькая, папа подрабатывал плотником и разнорабочим и брал меня с собой в сумке-кенгуру. Когда у меня резались зубы, я грызла деревянную ручку его молотка. На ней до сих пор видны следы моих укусов.

— А мама где? — спрашивает папа.

— На работе. У них осветительный щит барахлит, — объясняю я. — Она сказала, что ужин приготовишь ты.

Папа осматривается:

— Ты что, одна дома?

— Нет. С Мелвином, он в кабинете.

— Ах да! — вспоминает папа. — Мама что-то говорила про внезапно нашедшегося родственника, которому негде жить. Ладно, пойдем разберемся с вашим туалетом.

Мы раскладываем инструменты в ванной, и папа прочищает засор тросом, а затем снимает крышку с бачка и копается во внутренностях.

— Вот так! — говорит он. — Прошу!

Я смываю, и вода утекает в канализацию.

— Ты должен был стать сантехником, — говорю я.

Папа ухмыляется:

— Тогда бы я точно больше зарабатывал.

В ванную заходит дедушка, у него в руках «Над пропастью во ржи». Увидев папу, он замирает.

— А это, наверное, Мелвин, — улыбается папа. — Я Джереми, папа Элли.

Он протягивает дедушке руку. Дедушка ее не берет.

— Вы руки помыли? — спрашивает он.

— Вода в туалете чистая, — отвечает папа.

— Тогда выпейте ее.

На минуту воцаряется тишина.

Потом дедушка показывает на книгу:

— Вы тут целый день лясы будете чесать? Мне домашку доделать надо!

На ужин папа готовит ризотто. Мы устраиваемся в нашем крошечном дворике, взрослые наливают себе красного вина, а мы с дедушкой пьем газировку. Свежий воздух, вкусная еда, родители, сплетничающие о театральных друзьях, — мне кажется, будто я смотрю свой любимый телесериал. Только в сегодняшней серии дедушка играет эпизодическую роль угрюмого подростка-молчуна. Впрочем, может быть, он вовсе и не играет.

Папа с дедушкой никогда не были закадычными друзьями. Когда мои родители только поженились, дедушка наговорил папе кучу всего, используя такие слова, как «панк», «моя дочь» и «обрюхатить». Так что о том, чтобы посвятить папу в тайну Мелвина, и речи быть не может.

Дедушка поворачивается к папе:

— Я слышал, вы актер. И как, добились успеха на этом поприще?

— Вообще-то, да, — отвечает папа. — Гастроли нашего театра продлили еще на год.

— Это замечательно, Джереми! — восклицает мама.

— Поздравляю, папа! — добавляю я.

Дедушка невозмутимо продолжает:

— Прибыльное, наверное, дело — гастролировать по богом забытым местам.

— Я — член профсоюза, — терпеливо объясняет папа. — У нас отличный социальный пакет.

Дедушка фыркает.

Папа заинтересованно улыбается:

— Кого-то ты мне напоминаешь.

— Неужели? — отвечает дедушка. — Кого же?

— Да одного старика. Такого типичного ворчуна. Вы с ним, кстати, дальние родственники. Наверное, имя Мелвин — это семейная традиция.

Мы с мамой обеспокоенно переглядываемся.

Затем, не говоря ни слова, дедушка встает из-за стола и идет в дом.

Папа обращается к маме:

— Интересный парень.

— Ах, подростки! — притворно-равнодушно поводит плечами мама.

— Я уберу со стола, — предлагаю я и начинаю собирать тарелки.

Родители довольно улыбаются мне.

Я захожу на кухню с грудой тарелок и, увидев, чем занят дедушка, чуть не роняю их: он наливает красное вино в пластмассовый стаканчик.

— Ты что делаешь? — шиплю я.

— А на что это похоже? — отвечает дедушка и делает глоток.

— Но… Но… Тебе нельзя!

— Почему это? — ворчит он. — Я ведь совершеннолетний. И мне нужно чем-то заглушить боль. Меня ужасно мучают ноги.

Вино развязало дедушке язык, и, вернувшись к столу, он принимается ехидничать еще больше.

— Быть или не быть тринадцатилетним? Вот в чем вопрос! — провозглашает он.

Мои родители увлечены беседой и, похоже, не замечают, что происходит. Становится прохладно, мы возвращаемся в дом и садимся у стола.

— Я пошел в туалет, — возвещает дедушка и уходит.

Мама качает головой и обращается к папе:

— Ты тоже был таким в тринадцать лет?

— Не знаю, — неуверенно отвечает папа. — В основном я помню, что ужасно стеснялся своих родителей.