Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Здесь и произвела она на свет двоих малышей, принца и принцессу, здесь же она их и воспитывала, оплакивая свою злую долю.

Фее же мало было такой мести: ей хотелось залучить себе в лапы и самого принца, чтобы покарать и его. Оставив бедняжку Персинетту, она тут же вернулась в башню, села в ее светелке и запела ее голосом. Обманутый этим, принц явился под окно и, по обыкновению, попросил спустить косы; а злодейка-фея ведь недаром отстригла их у прелестной Персинетты. Она спустила их ему, и несчастный поднялся к окну, где был не столько удивлен, сколько убит горем, не найдя своей возлюбленной, зато услышав от феи:

— Наглец! Ваше преступление неслыханно, и ужасным будет наказание!

Принц же, не слушая угроз и думая лишь о любимой, спросил:

— Где же Персинетта?

— Вы ее больше не увидите! — отвечала фея. И тогда принц, горе которого было несказанно сильнее любых колдовских чар, бросился с высокой башни. Он должен был бы разбиться насмерть, однако, упав, не погиб, а лишь ослеп.

Пораженный тем, что утратил зрение, он еще походил у подножия башни, стеная и неустанно зовя Персинетту.

Потом он пошел, сам не зная куда, сперва спотыкаясь на каждом шагу; впрочем, привык он к слепоте и прожил незнамо сколько, одинокий как перст; некому было помочь ему, и никто не стал поводырем его. Голод утолял он как мог травами да кореньями.

Так скитался он несколько лет и наконец, совсем обессилев от любви и бедствий, лег под деревом, отдавшись скорбным мыслям; нет занятия горестнее для того, кто заслуживает лучшей участи. Но вот раздумья его прервал чей-то дивный голос; звуки его проникали в самое сердце, пробуждая в душе нежные чувства, от которых он, казалось, давно отвык.

— О боги! — воскликнул он. — Я слышу голос Персинетты!

И правда: он, сам того не зная, добрался до той пустынной местности, где жила его возлюбленная. Она сидела на пороге хижины и пела скорбную песнь своей любви. В двух шагах играли двое детей, прекрасных, как ясный день. Вот они отбежали от нее, вот они уже под тем деревом, где лежал принц; и, лишь только увидев его, оба бросились ему на шею, все повторяя:

— Отец, отец. Вот наш отец!

И они принялись так громко звать мать, что она бросилась к ним, не зная, что и думать: до сих пор ничто не тревожило ее одиночества.

Каковы же были ее удивление и радость, когда она узнала своего дорогого супруга! Этого не выразишь словами. Она громко вскрикнула; из глаз ее хлынули потоки слез, что при подобных обстоятельствах весьма естественно. Но — о чудо! Лишь только драгоценная влага из глаз ее коснулась глазниц принца, как тот вмиг прозрел! Видел он теперь зорко, как прежде, и дар этот получил от своей нежной и страстной Персинетты. И тогда, прижав ее к сердцу, он стал ласкать ее, как не ласкал никогда прежде.

До чего же трогательно было видеть прекрасного принца, очаровательную принцессу и их милых деток! Все были вне себя от радости и нежности.

Весь день пролетел в подобных утехах; наступил вечер, и маленькой семье пришлось позаботиться о пропитании. Принц взял бисквит — бисквит превратился в камень. Такого чуда как не испугаться? Он вздохнул печально. Бедные дети заплакали. Несчастная мать думала хоть водой их напоить — вода превратилась в хрусталь.

Что за ночь! Такой ночью не разоспишься. Всем им не раз думалось, что она станет для них вечной.

Как только рассвело, они решили поискать съедобных трав. Но что же это! В их руках все превращалось в жаб и прочих ядовитых гадов. Самые безобидные птички оборачивались драконами или гарпиями и летали вокруг них, наводя ужас.

— Все кончено! — воскликнул принц. — Дорогая моя Персинетта, я нашел вас лишь для того, чтобы снова потерять — и потерять так ужасно!

— Умрем же, дорогой принц, — отвечала она, нежно обнимая его, — и пусть самая смерть наша будет так сладка и нежна, что позавидуют нам враги наши!

Они держали на руках своих бедных деток, которые так ослабли, что были уже на волосок от смерти. Кого бы не разжалобила эта картина: все несчастное семейство гибнет! Но вот свершилось благое чудо. Сама фея, растрогавшись и вспомнив, как нежно любила когда-то милую Персинетту, явилась на помощь воспитаннице. Волшебница примчалась на колеснице, сиявшей золотом и драгоценными каменьями; на эту колесницу она взяла наших счастливых влюбленных, сама устроилась между ними, а любезных деток их усадила в ногах на великолепных подушечках. И так долетели они до дворца короля, отца нашего принца. Тут уж всеобщая радость была безмерна: принца встретили как настоящее божество, ведь все давно уже считали его погибшим. Он же был наверху блаженства, обретя наконец, после стольких гроз и треволнений, и покой и защиту. И жил он с тех пор со своей бесподобной супругой так счастливо, как никому еще на свете не случалось.

В зарисовке о прогулке в Сен-Клу, которой открывается третий том «Сказок фей» Мари-Катрин д’Онуа, есть такой эпизод: мадам Д…, под чьим именем автор изображает себя самое, выражает желание присесть отдохнуть и просит спутников о ней не беспокоиться, — ведь ни скука, ни одиночество ей не грозят: напротив, — на берегу ручья она надеется повстречать какого-нибудь сильвана или дриаду.

— Поскольку ваша предполагаемая беседа с хозяевами леса может и не состояться, — сказал ей господин Сен-П…, — оставляю вам эти «Сказки», которые с приятностью развлекут вас.

— Хорошо бы это были не те, которые я же и написала, — отвечала мадам Д…, — тогда я хоть могла бы насладиться прелестью новизны; однако же оставьте меня здесь и не беспокойтесь, я найду, чем заняться.

В 1697 году — когда выходит третий том «Сказок фей» — мадам д’Онуа уже имеет право на подобный ответ: французская литература к тому времени насчитывает целых двадцать шесть сказочных текстов, одиннадцать из которых принадлежат Шарлю Перро (если считать сказками «Гризельду» и «Смешные желания», более близкие к жанру новеллы), три — г-же Леритье де Вилландон, два — Катрин Бернар, зато остальные десять (включая «Остров Отрады», самую первую сказку во французской литературе Нового времени) — «мадам Д…», то есть самой мадам д’Онуа.