Элинор Фарджон - Седьмая принцесса

Только дед отчего-то не шёл. А брал вместо этого свои шлёпанцы с каминной полки, клал внука себе на колено кверху задницей и шлёпанцем со всего размаху — шлёп! шлёп! После очередной порки Том Кобл обиделся вконец. Ну чем он виноват, если видит мир так, а не этак, не как все люди?

Такая вот тяжёлая жизнь и заставила Тома Кобла подстроить собственную кражу.

Угодить в руки феям — дело нехитрое. Однажды вечером, перед восходом луны, Том отправился на грибную полянку и улёгся в траве, не прочитав молитвы. Когда луна выкатилась на небо, появились феи и — сцапали Тома.

— Бесполезно плакать, Том Кобл! — заявили феи, когда он проснулся в недрах холма, в подземном царстве. — Нечего слезы лить! Теперь ты наш, на целых семь лет!

— Вовсе я не плачу, — проворчал Том Кобл. — Это старуха Бетси Вэр ревела в три ручья, когда лиса у неё цыплят потаскала. Уж так она убивалась, так ревела, что из герцогского замка приехал дворецкий в атласной розовой карете и привёз золотой жёлоб, чтоб туда старухины слёзы стекали. На конце жёлоба был прудик с золотыми рыбками. Да только слёзы оказались слишком горячими, рыбки зажарились, словно в масле на сковороде. Бетси их и съела. Мне тоже одна рыбёшка досталась, вкусная, на пудинг с патокой похожа.

Выслушав Тома от слова до слова, феи забеспокоились.

— С таким намаешься!

— Может, отпустим?

— Никак нельзя, он на целых семь лет наш! Кто знает, вдруг и научится чему-нибудь путному за это время? С такими задатками он, пожалуй, самого чертяку околпачит!

— Вот, погодите, подучится немножко…

— Чему подучусь? — спросил Том Кобл.

— Колдовству, — бездумно ответил маленький эльф и тут же, опомнившись, закрыл рот ладошкой.

— А мы с дедом вашего чертяку без всякого колдовства околпачили! — сказал Том Кобл. — На части разделали, окорок в дымоходе повесили — подкоптиться, потроха сейчас дедуля разбирает, а копыта с рогами мы засолили, получилась полная кадка.

Тут вышел вперёд старый хромой Волшебник и сказал:

— Отдайте-ка мне паршивца. Я найду на него управу. Пускай у меня на кухне послужит, а научится — чему научу, не больше.

Феи охотно сдали Тома. Кобла с рук на руки Волшебнику и отправились дальше, петь и танцевать.

Волшебник повёл Тома в самую глубь горы. Его убежище состояло из трёх пещер. Первая — кухия — была уставлена кастрюлями, горшочками и мисочками, под которыми весело пел разноцветный огонь — розовый, алый, золотистый, голубой, зелёный, а из-под крышек струился пахучий парок. Волшебник поручил Тому присматривать за очагами и оттирать с горшков грязь и копоть.

— Мы тут колдовские снадобья на ужин готовим? — осведомился Том.

— Нет, — ответил Волшебник. — Мы ужина не готовим вовсе.

— Неужто так и спать — на голодный желудок? — возмутился Том.

— Отчего же? — возразил Волшебник. — Взмахну рукой — и ужин готов!

Тому поставили топчан прямо на кухне.

Во второй пещере он увидел обеденный стол, а ещё тут жила Уна, дочь Волшебника, очень красивая девушка лет шестнадцати. На ней было сотканное из лунного света платье — обычный наряд фей, а поверх его большой клетчатый передник с карманами. Уна сметала со стола крошки пучком птичьих перьев. На пол, однако, падали не хлебные крошки — они превращались на лету в звонкие серебряные монеты. Волшебник укоризненно поглядел на дочку:

— Вечно мне лишнюю работу придумаешь!

— Не могу же я сидеть сложа руки, — ответила Уна.

Тогда Волшебник махнул рукой: вмиг исчезли и крошки, и монетки, а передник Уны развязался сам собой и повис на гвоздике. Однако Уна повязала его снова, вынула из кармана кусочек кожи и принялась яростно тереть стол — до блеска.

— Кого ты привёл, папа? — спросила она, бросив взгляд на Тома Кобла.

Между тем стол под руками Уны защебетал, засвистал нежно, по-соловьиному. Том прямо заслушался, но Уна досадливо сказала столу:

— Ну-ка, прекрати! Немедленно прекрати, слышишь?!

Но стол и не подумал умолкнуть. Поняв, что его не переспоришь, Уна снова обратилась к отцу:

— Так кого же ты привёл?

— Это Том Кобл из Югопута, — ответил Волшебник. — Мы его сегодня украли на семь лет.

— А у Бетси Вэр тоже стоял стол, — вступил в беседу Том. — Одноногий стол, вместо ножки — львиная лапа. Бетси тоже тёрла-тёрла и стёрла крышку дочиста, только ножка осталась. И убежала тогда ножка в рощу, и повстречала льва — совсем безногого. Все его ноги остались в капканах, которые Вильям Дженкс на зайцев ставил. Вот и уселся безногий лев на львиную ногу, а она побежала домой, к Бетси. Теперь старуха обедает на львиной спине, а как поест — лев обернётся и все крошки дочиста языком слижет. Господин Волшебник, а что у вас в дальней комнате?

— Это моя комната, — сказал Волшебник. — И не советую совать туда нос.

За все годы, что Том прослужил у Волшебника, ему не довелось заглянуть в дальнюю комнату даже краешком глаза. Волшебник хранил там ворожбу, чары и колдовство. Иногда он выносил из комнаты книгу в коричневом переплёте и читал её, помешивая кипящие в горшочках зелья. Потом он говорил:

— Том Кобл, дай-ка мне семян папоротника.

— Налей-ка полчашки росы из большой бутыли.

— Взвесь-ка одну унцию прошлогоднего пуха.

— Отмерь-ка полтора ярда шёлковой паутины, да побыстрее.

Том всё расторопно выполнял, а между делом примечал, как колдует его хозяин. И многое понял. Но всегда оставалась какая-то колдовская закавыка, а какая — Тому и невдомёк.

Зато он прекрасно разводил огонь под кастрюлями, и не простой, а разноцветный. Только я вам сейчас его секреты не открою, чтобы пробовать не вздумали. А то кто знает, чем это грозит? Одно дело — сварить на завтрак яйцо на обычном огненном огне, каким горят уголь, дрова или торф. Яйцо яйцом и останется. Но совсем иное дело — варить яйцо на голубом, зелёном или лиловом огне, как научил Тома старый Волшебник. Яйцо может стать золотым или резиновым, а то ещё расправит крылышки и улетит восвояси. Короче, съесть на завтрак яйцо вам вряд ли удастся.

На исходе семилетней службы Том превратился в красивого долговязого подростка четырнадцати лет, а Уна так и осталась прелестной шестнадцатилетней феечкой. О Томе она заботилась рьяно, точно старшая сестра о братишке. И умывала его, и причёсывала, и одежду чинила. Той всегда ходил стираный-глаженый. Частенько после Униных умываний он узнавал себя с трудом, но ему это очень нравилось. То заблестит лицо, точно позолоченное, то вместо носа клюв отрастёт, острый, как у дрозда. Причешет его Уна, а волосы торчком встанут, так и потянутся вверх, как цветы к солнышку. А то ещё и вправду вместо волос зазеленеет травка и зажелтеют лютики. Штопала Уна прекрасно, но залатает дыру на пиджачке — глядь, а пиджачок превратился в синий бархатный камзол с медными пуговицами, или в бронзовую кольчугу, или в простое рубище, как у Дейви, старшего пастуха, который смотрит за стадами Герцога. Какой бы наряд ни сотворила Уна, Том напяливал его беспрекословно, ведь другой одежонки у него не было. Да и Униных чудес хватало ненадолго — попадётся Том на глаза Волшебнику, тот взмахнёт рукой и вернёт Тому прежнее обличье и одежду. А потом, сердито сдвинув брови, скажет Уне: