Сказки Северной Африки. Газель с золотыми копытцами

Услышав это, главарь шайки уже не сомневался, что он сам и все его товарищи известны Джихе наперечет. Он знал, что теперь им не миновать расправы, если только Джиха не сжалится над ними, ведь всем известны ум, честность и благородство Джихи.

— О Джиха! Не выдавай меня! — крикнул главарь.— Не причиняй нам зла. Ты так верно меня описал! Пощади нас, за что я и мои друзья будем верны тебе. Прошу тебя защитить нас перед султаном, а мы пообещаем ему исправиться и никогда больше не воровать. Твой же покой мы будем охранять особо.

— Согласен! — ответил Джиха и дал слово главарю не доносить султану ни о чем. Султан за невыполнение приказа велел заковать Джиху в оковы, но не надолго. Вскоре он его отпустил. А воры потом всю жизнь опекали Джиху и берегли его покой.

Джиха развел как-то бахчу, где выращивал дыни и арбузы. Лучшие его дыни достигали весом почти двадцати килограммов, а арбузы — пятидесяти. Четырех арбузов было достаточно, чтобы нагрузить верблюда,— по два с каждой стороны.

Однажды трое путников верхом на мулах проехали по бахче и нанесли ущерб его урожаю.

Джиха узнал этих людей. То были кади, шериф и толстый торговец, владелец многих лавок в центре города. Джиха решил взыскать с них за нанесенный ущерб. Но их было трое, а он один. «Надо разобщить их»,— решил Джиха. Первым он обратился к самому важному из них — кади. Хитрец поцеловал в грудь его мула и льстиво молвил:

— Приветствую тебя, о глава верующих и наместник пророка на земле! Ты имеешь право ходить даже по нашим головам и спинам, ведь ты верховный исполнитель божественной справедливости! Не завещано ли нам Кораном повиноваться тем, кто выше нас?

Затем Джиха обратился к шерифу. И с ним заговорил он столь же льстиво:

— Приветствую тебя, о тень посланца всевышнего на этой земле, сын святых. Я воспринимаю как честь, что ты прошел по моему полю. Одного не могу понять: почему этот простолюдин,— и Джиха указал на купца,— считает себя равным вам? Только потому, что у него много денег? Он, наверное, думает, что так же благороден, как вы оба.

Но вам ли не ведомо, что он разбогател, обирая бедняков, обсчитывая покупателей на ткани, пшенице и ячмене? Сейчас я преподам ему урок, который пойдет на пользу и ему, и всем, подобным ему, дабы не возносились и помнили слова пророка: «Живет хорошо лишь тот, кто живет согласно своему положению».

Сказавши так, Джиха изо всех сил шарахнул купца палкой по голове, и тот свалился без чувств на землю.

Кади и шериф, гордые собой и убежденные в справедливости слов Джихи, и не пытались заступиться за своего попутчика. Они и сами готовы были его обвинить в чрезмерной гордыне: ишь, мол, каков, думает, раз у него много денег, то он и впрямь им ровня! Они уже тронули поводьями мулов, чтобы уехать, но тут Джиха их окликнул:

— Подожди, подожди, кади! Ты вершишь божий суд на земле. В твоей власти ввергнуть любого мусульманина в богатство или в нищету. Ты можешь разрушить любой дом, разведя или соединив супругов. Ты покровитель сирот и вдов. Но уверен ли ты, что твой попутчик, который называет себя шерифом, действительно ведет свой род от пророка? Где доказательства? Но если б даже это было так, поступает ли он, как подобает шерифу? Искренне ли верует он? Не было ли сказано пророком: «Я предок всех, кто верует в меня»? И не говорится ли в Коране: «Самые дорогие для всевышнего — те, кто искренне верует»? Придется ему вправить мозги, чтобы в будущем знал свое место...

И шерифа Джиха хватил по голове, да так, что тот свалился на землю.

Кади пуще прежнего возгордился собой. Пара ли ему, наместнику пророка на земле, какой-то там шериф или торговец? Он и не подумает за них заступаться. Но едва кади тронулся в путь, как Джиха схватил под уздцы его мула.

— Теперь твой черед, кади! Вот ты и остался один, и нет нужды что-либо тебе объяснять.— И он замахнулся палкой.

— О Джиха! Не бей меня! — взмолился кади.— Я готов попросить у тебя прощения. Ты так ловко сумел нас разобщить! Нам следовало сразу понять, к чему ты клонишь. Вместо этого мы дали тебе возможность разделаться с каждым из нас по отдельности. Не бей меня! Я извлек урок.

И вы запомните: такова будет участь всех, кто позволит себя разобщить.

После пятнадцати лет супружества Джиха захотел взять другую жену. За годы жизни с ним женщина усвоила многие из мужниных хитростей, поэтому избавиться от нее было не так-то просто. Он отвел ее к кади и обвинил ее во всех пороках: и лгунья, мол, она, и воровка, и сплетница. Кади спросил у него имя его жены, чтобы сделать бракоразводную запись, так как он был уверен, что с такой дурной женщиной и впрямь нельзя жить в супружестве.

И Джиха ответил:

— О кади, извини меня! Я забыл ее имя. Первые пять лет после свадьбы я называл ее: «Свет моих очей». Следующие пять лет я называл ее не иначе как «Гусыня», а последние пять лет обращался к ней только так: «Собачье отродье». Из этого следует, что не было никакой необходимости знать ее имя. Вот я его и забыл.

Жена Джихи была большая хитрюга, под стать мужу. Однажды вечером деревенский богач по случаю своей свадьбы принес им в подарок блюдо с кускусом. Кускус был уложен горкой, а сверху лежали большие куски мяса, овощи и масло. Не хватало только соуса. Жена Джихи быстренько сготовила соус и подала блюдо на стол.

Но эта женщина была еще и обжорой. А поскольку у них дома давно не было такого вкусного лакомства, то она решила сама съесть самые аппетитные куски. И вот, сидя напротив мужа, она стала припоминать все свои давние обиды и укорять его. При этом каждый свой укор она сопровождала жестом указательного пальца — проводила канавку по горке кускуса, и лучшие куски мяса и овощей спускались по канавке в ее сторону.

— Я столько раз просила тебя купить мне шелковый платок. А ты купил? Нет! (Канавка.) Я столько раз просила тебя купить мне пару туфелек. И что же? До сих пор хожу босая! (Канавка.) Я просила тебя купить мне рубашку, а ты забыл! (Канавка.)

Джиха не был настроен ссориться, однако сразу смекнул, куда клонит жена, и так ей ответил:

— С тех пор, как мы поженились, в чем только ты меня не укоряла. Кругом я у тебя был виноват.

При этих словах он сделал кругообразное движение рукой и вроде невзначай вернул на прежнее место все куски кускуса, захваченные женой.

— Вот так-то,— добавил он.— Я один кругом виноват, а ты вроде бы сама доброта и кротость.